Фигуры приближались невероятно быстро. Ощутимо быстрее, чем полагалось бы цивилизованным существам на слабо различимой дороге. Так надвигаться можно, только имея в виду определенную цель, подгоняемым к тому же диким ночным ветром, чересчур возомнившим о себе в этот странный час.

Она сжала нож в кармане плаща. Выбор бить или не бить, как и быть или не быть, она делала мгновенно, и сегодня бить стоило первой. Типы стремительно приближались. На их слабо различимых в сумраке лицах читалось голодное желание. Да и звуки, издаваемые троицей, не позволяли усомниться в их намерениях. Отражаясь от частокола стен, близилось и разрасталось предвкушающее смачное чавканье. Оно оглушало и выводило из себя, заставляя сжимать и разжимать вторую, без ножа, руку. Она резко и глубоко вздохнула, как перед прыжком в ледяную воду.

Однако в приближающийся вурдалачий джаз вплелось вдруг сначала негромкое металлическое дребезжание, а потом, в опровержение физического закона о распространении звука и света, из темноты вынырнул заветный трамвай. Она легко вспрыгнула на подножку, и трамвай, набирая скорость, покатил дальше, в момент оставив голодных демонов позади. Сквозь заднее стекло она видела, как фигуры резко затормозили. Вурдалак на роликах натолкнулся на двух других, тут же сбив длинного с ног. Тот упал на добротную брусчатую мостовую, высоко и неловко взмахнув рукавами. Двое принялись ритмично молотить его, будто дирижируя невидимым оркестром, что заиграл вдруг бодренькую музычку. Вверх полетели ошметки кожи, клочья волос, спагетти внутренностей. Через несколько быстрых метров вагончик повернул, и угловое здание скрыло с его глаз неудачливую троицу. Она обернулась внутрь трамвая.

– Ленка! – Виталий был искренне рад, увидев ее. – Ты все-таки выбралась! Ну, молодец! А я знал, я всем говорил, Ленка придет обязательно. Как же она может! Такой вечер, такие люди…

Виталий потирал руки, покачиваясь при вихлянии вагончика.

– Привет! – односложно ответила ему Елена.

Вообще-то она не относила восторженного Виталика к числу своих близких друзей. Да и не совсем отошла от недавнего приключения. И не могла сообразить, куда же они теперь направляются. Но Виталий не унимался. Он прыгал по трамваю, как коза, сорвавшаяся с привязи на обильном лугу. Елена едва уворачивалась от него.

– О! – вдруг завопил Виталий, тыча вперед.

Под козырьком следующей остановки толпилось несколько ребят в кожаных куртках.

– Смотри, вон еще наши, – заорал Виталик так, что Елена едва не оглохла. – Славик, давай сюда, к нам!

Но неведомый Елене Славик с компанией только бросил спокойный взгляд на проезжающий трамвай и продолжал курить. Трамвай не останавливаясь проследовал мимо, и упакованные в кожу парни плавно отъехали в уличную тьму, едва расцвеченную красными светлячками сигарет.

– Нет, ты видела? – обиделся Виталий, – да ты знаешь, в прошлый раз я этого Славика, как брата, на себе тащил. А он теперь, ты видела, а?

Ребята пропали за поворотом. Все произошло молча и быстро, слишком быстро, от предыдущей остановки, где зашла Елена, трамвай не прошел и сотни метров, она даже не успела усесться, и теперь, отстранив продолжавшего разоряться Виталика, упала на ближайшее сиденье их дребезжащей колесницы.

Вагончик растроенным ксилофоном дребезжал по брусчатке, Елена устало прикрыла глаза, и Виталий смолк, но даже сквозь сомкнутые веки было ясно, что смолк обиженно. Но вскоре снова горячо зашептал Елене на ухо:

– Слушай, она же слепая!

– Кто? – та от удивления открыла глаза и уставилась на друга.

– Как кто, вагоновожатая, – Виталик указал вперед.

Спиной к ним, за толстым стеклом, сидели две женщины в синей униформе. Одна, вольно, как кошка раслегшаяся на кресле справа, листала глянцевый журнал, иногда пронзительно вскрикивая непонятными словами на визгливом языке. Другая, строго, как англичанка времен великой Виктории, восседавшая на жестком водительском месте, недвижно глядела прямо перед собой. Спина ее ощутимо напряглась, когда Виталий снова зашептал:

– Вон, ты смотри, та, что за рулем – она слепая. Видишь? А другая – глухая, она же глухая, слышишь, как она говорит?

Голос его сорвался на визг, когда англичанка медленно, всем телом повернулась к ним. Ее лицо было бледно, а глаза пусты. Управление трамваем она бросила вовсе.

– Ай-яй-яй, – укоризненно произнесла она, покачивая головой, пока трамвай шел вперед, уже без какого бы то ни было ее участия.

Вторая тем временем, похоже, целиком ушла в разглядывание особенно занятной картинки и не обращала внимания ни на свою подругу, ни на траекторию трамвая в сумраке пустынных улиц, ни на пассажиров.

Раздолбанный вагончик катил себе, дребезжа на брусчатке, звякал на поворотах, огибая пустые дома. В мелодичные, как нежные китайские колокольчики, звуки вступил вой глухой любительницы гламура. Она вопила, наслаждаясь звуками, которых не слышала. Ее вой резал нервы безжалостней дурнозаточенного лезвия, скребущего стекло в изнуряюще жаркий день. Тупой иглой он пронзал грудь, наподобие застарелой зубной боли, раз взявшейся за жертву, чтобы не отпускать уже никогда.

Ее слепая товарка тем временем разыскивала их, недвижно затаившихся в пустом желудке трамвая, шарила по сиденьям запавшими омертвелыми глазами, пока не уперлась Елене в живот и медленно, с удовольствием, стала подниматься взглядом к лицу, застывшему в кроличьем ступоре.

– Эй, девочки, что за развлекуха на службе? – резко произнес кто-то по соседству, и англичанка быстро, будто даже испуганно, развернулась к рулю. – А вы, молодые люди, – продолжал наводить порядок неизвестный, – не стыдно приставать к приличным девушкам? К тому же при исполнении обязанностей.

Елена ошарашенно вдохнула уже отлученный было от легких воздух. Как бы то ни было, возмездие за их наблюдательность, переросшую, по мнению водителей, в непозволительную фамильярность, откладывалось, если не отменялось, благодаря новому персонажу. А неизвестный продолжал:

– Кстати, будьте так любезны, ваши билетики?

Елена ощутила, как сердце стукнулось о ребра и провалилось куда-то вглубь грудной клетки, словно бумажник в прореху похудившегося пиджака. Беспомощной первоклассницей она зашарила по карманам. В плаще завалялась только пустая пачка сигарет да намокший комок бумаги, бывший когда-то деньгами неизвестного наименования и номинала. Билета не было. Она робко протянула комок контролеру, с отвращением взглянувшему на него и повторившему бескомпромиссно:

– Ваши билетики!

Елене осталось одно – тоненько, как в детстве, запричитать:

– У меня был, дяденька контролер! Я, наверно, его выронила, – и зашарить по пустому полу.

Она так и ползала внизу, в накрывшей вагон темноте, под ногами грозно молчащего контролера, когда трамвай резко подскочил, дернулся еще раз и остановился. Тьма сгустилась до непроницаемости, густым черничным киселем накрыла вагончик со случайными его пассажирами.

– Гроза, – донесся сверху, из синильной тьмы, голос Виталия. – Выпить бы надо. Водку будете?

Он достал бутылку и поровну, на звук, разлил по трем пластиковым стаканам.

– На мост въехали. Хороший мост. В прошлом годе только построили, – сказал контролер и тоненько подхихикнул. – А то могли бы и вплавь, как вы считаете? – Он тут же посерьезнел. – Да вы не волнуйтесь, сейчас на аварийку перейдем, свет дадут. Ну, будем… Эй, девка, как тебя там, ты чего по полу ползаешь, потеряла что?

Елена поднялась, пряча глаза. Обещанная контролером аварийка уже освещала вагон дрожащим светом, словно батискаф в процессе погружения. Из кромешной наружной тьмы не доносилось ни звука. Трамвайчик тихо покачивался, будто планировал или плыл, а не крутился колесами по твердой почве. В окна, нагоняя покой и сон, ударил дождь. Мягкие лапы били по наглухо задраенным окнам, оставляя короткие прозрачные кляксы на стекле. Внутрь заглядывали выпуклые рыбьи глаза и расплывались в глубине. Заинтригованная, Елена потянулась было открыть окно, но контролер схватил ее за руку.