На обеде Катя, сидящая напротив Мочловина, смотрела на него долгим взглядом.

– А может, так и надо? Может, оно к лучшему? – сказала Катя, опуская глаза.

– Но вы ведь чего-то подобного хотели. Я знаю. Я теперь много знаю. Потому что я это чувствую, – теперь уже Мочловин смотрел Кате в лицо.

– Да-да. Чувствуешь…

– И это хорошо, – он посмотрел на её руки, и ему показалось, что руки испачканы гуашью.

Тогда, на очной ставке, он тоже видел эти милые пятна гуаши. На пальцах, на запястьях, на рукаве платья. И видел большие покрасневшие, заплаканные Танины глаза.

– Гражданка Шустрая, кто Вам давал поручение рисовать портрет врага народа Бухарина? – механическим голосом спрашивал следователь.

– Он…

– Кто он? Фамилия, имя, отчество, – чеканил следак.

– Мочловин Сергей Михайлович.

– Мочловин, Вы подтверждаете показания гражданки Шустрой?

– Да.

– Гражданка Шустрая, Вы пытались отказаться от поручения гражданина Мочловина?

– Нет. Зачем? Он же тогда был не врагом…

– Отвечать по существу! – следователь на четверть тона повысил голос.

Мочловин, Таня и Катя похолодели. Конвоир у двери залыбился.

– Н-нет, – голос Тани начал дрожать.

Приём пищи завершился.

01 008

На 12-ый день Рыбников начал вызывать нешуточную озабоченность Мочловина. Все обитатели барака были спокойны. Ничего, кроме приёма пищи и спаривания, их не интересовало. А Рыбников ходил неприкаянно из угла в угол. Пытался пару раз присоединиться к свальному греху, но его отталкивали. Да, после 10-го дня промискуитет стал обычным делом в карантине. Обычно одна женщина совокуплялась с несколькими партнёрами, или несколько женщин из-за недостатка партнёров развлекались по мере возможности. Всё стало как-то просто и немного первобытно. Коммунизм, что ли? В отдельно взятом бараке.

Но Рыбников. Он не просто ходил по продолу. Он вещал. Именно вещал, другого слова не подберёшь. Он говорил о реформе образования, проведённой Петром 1, и о дальнейшем разрушении науки уголовниками Бланком, Джугашвили и Бронштейном. Вся эта муть мало кого интересовала, даже охранники обращали на Рыбникова внимания не больше, чем на муху.

– Картофельная система исчисления! Умно жали, потому умно жили! Кастрация алфавита, умножение! – ревел он то тут, то там.

Мочловин страдал от этого. Ему было грустно, что Рыбникова все отвергают. Но он не мог придумать, как помочь Анатолию. На этом празднике разврата они были не у дел.

Кстати, у него самого не было желания участвовать в общем разврате. Как ни удивительно, но его это не волновало. Он получал полное моральное удовлетворение, созерцая барачный бардак. И это было всё, что он хотел.

Помочь Рыбникову. Ввести его в коллектив. Но как? Надо всё хорошенько обдумать.

01 009

На прогулке после ужина Катя и Таня шли по бокам Мочловина. Весенний ветерок обдувал зеков, щекотал бритые наголо черепа. На рабочую зону уже никто не смотрел с любопытством. Любопытство закончилось.

– Знаешь, Сергей Михалыч, я ведь думала, что это наказание нам с Катей. За нашу противоестественную любовь, – негромко сказала Таня.

– Это как? – делано удивился Мочловин.

– Но теперь я думаю, что это награда. За нашу стойкость. За нашу веру. За надежду. За любовь.

– Я тоже люблю вас. Обоих, – Мочловин коротко глянул на Катю и опять повернулся к Тане. И не только вас. Я люблю весь наш выводок.

– Выводок? – удивилась Катя.

– Хм… забавно… я хотел сказать "отряд". Но на прогулку нас вывели, наверное, поэтому я сказал "выводок", – Мочловин смешно сморщил нос и почесал затылок.

Перед сном он долго думал о своей оговорке. Но убаюканный хлюпающими звуками, наполнившими после отбоя барак, крепко уснул. Без сновидений.

01 010

Утро 13-го дня было тяжелым.

– Ну, день-то будет нормальный, – сказал, ни к кому не обращаясь, Мочловин.

За завтраком он проявил некоторое беспокойство. Видимо, оттого, что свою часть фарша он съел с удовольствием, а мизер хлеба и каши – с подозрительным недоверием. А может, и не от этого. Но что-то бессмысленно-тревожное копошилось внутри, при старом режиме это называли душа. Но Сергей Михалыч знал, что души никакой нет, всё это поповские выдумки, а есть выводок. С утра он утвердился в этом слове. Он понял всю его правильность. Он осознал себя частью выводка. Той его частью, которая несёт ответственность за … А вот за что конкретно он несёт ответственность, он пока не понял. Но если ощущение было, значит, была и ответственность.

– Бронштейн и прочая еврофашистская мафия захватили власть в России. Зачем они ломали свой любимый капиталистический строй, я всем говорю, стали нам навязывать коммунистическую? И всех, кто сопротивлялся – кирдык. Отриба… отрубали голову, высылали куда угодно и так далее… И, самое главное: собственность, которая принадлежала русскому народу, объявили НИ-ЧЕЙ-НОЙ. Вот главная цель была, – Рыбников проповедовал на продоле.

– Анатоль! Вы опять за своё? Мало Вам? – спросила подошедшая к Рыбникову Катя.

– Это не мне, это им всё мало! – взвизгнул по-поросячьи Анатолий.

– Ну, будет вам, – сказал подошедший Мочловин. – Что, в самом деле… не на митинге же, грубо говоря.

– А Вас всё устраивает, – указующий перст Рыбникова смотрел в грудь Мочловина. – Конечно, Вам дали кальмот власти. Вы – староста. Вы при деле.

– Успокойтесь, – Мочловин подошёл к Рыбникову и обнял его за плечи, – не надо так переживать, всё будет хорошо…

– Правда? Вы обещаете?

– Всеконешно, – и Мочловин в подтверждение резко кивнул, – я это всем обещаю. Всё будет хорошо.

Рыбников понурил голову и, шаркая, поплёлся к своему шконарю. Плечи его слегка дрожали, а глаза были на мокром месте.

Катя вытянула руки и погладила Мочловина по щеке. Тот улыбнулся и посмотрел ей в лицо долгим задумчивым взглядом.

01 011

К ужину уровень тревоги вырос ещё больше. 13-ый день, Вальпургиева ночь… что-то будет? Да и будет ли что-то? Есть ли будущее у выводка? Что с ними будет, или они до конца дней своих будут жрать, гулять, медосматриваться и совокупляться. Скопом и парами? Куда их занесло? Ох уж ты, судьба, падла злючая…

Рыбников стоял у двери в барак и смотрел на щель между досок. Долго стоял. И бормотал нечто неразборчивое. Можно было разобрать только отдельные слова: "электроатом", "всерод", "уголовники", "русы", "двурод", "картофель". Как Мочловин не вслушивался, он не мог разобрать ничего связного. Барак шебуршился и кряхтел, стонал и пыхтел. Но заставить всех замолчать Сергей Михалыч не имел права.

Мочловин встал и двинулся к Анатолию. Остановился в двух шагах. Это не помогло. Всё равно ничего разобрать было нельзя. Да и речь Рыбникова с каждой секундой становилась все больше похожей на лопотанье грудничка. Уже не было отдельных слов. Был набор слогов. Дальше – больше: лепет превратился в еле слышные всхлипывания, а плечи Рыбникова затряслись. Мочловин протянул руку и погладил Анатоля по плечу. Тот шагнул к нему спиной и прижался. Мочловин начал гладить Анатолия по голове, плечам, груди, животу. А потом всё случилось. Как они оказались на шконаре, он и сам не понял.

Где-то через час Рыбников мягко посапывал на плече Мочловина, а тот слушал тихие стоны Кати с Таней. И думал. Сон накрыл его легко и непринуждённо.

01 012

Утром на разводе дежурный вертухай объявил, что сегодня прогулки отменяются. Тотальный медосмотр. Не в честь праздника (праздник – для трудящихся): карантин закончился. Всех переведут. Куда надо, туда и переведут. Разошлись и приготовились к приёму пищи. Как было приказано.

– Что-то будет, – начал скулить Рыбников.

– Как думаете, куда нас? – поддержала скулёж Катя.

– Нас разделят? – забеспокоилась Таня.

– Тихо вы, – хотел стукнуть ладонью по столу Мочловин, но сдержался, – неча раньше времени паниковать. Не на убой нас тут откармливали.