Однако! Мне следовало заранее догадаться, что гранмамá не станет меня ко всему этому принуждать. В первый же мой день в городе она объявила, что ей нет никакого дела, найду ли я себе жениха, если, конечно, сама замуж не тороплюсь, а когда я ответила, что с замужеством не спешу, просто кивнула и говорит: – Тогда пойдем с тобой другим путем.
Еще гранмамá говорит, что Сезон, хоть они уже и не те, все же важен как дебют, как переломный момент, когда ты, расставаясь с детством, становишься членом Общества (с прописной «о», не со строчной). То есть, теперь я, достигнув почтенного возраста восемнадцати лет, становлюсь взрослой, и мне, как взрослой, пора заводить знакомство с равными и со старшими.
Разумеется, с некоторыми я знакомство уже свела, так как быть членом нашей семьи и не познакомиться с целой уймой ученых попросту невозможно. Однако мне, то и дело уходившей в море с мамá и папá, не хватало множества связей в обществе, которыми обзавелась, оставаясь в Ширландии, ты, и гранмамá решила наверстать упущенное. Таким образом, мой Сезон состоял не столько из танцев да встреч за пятичасовым чаем (хотя без нескольких, требовавшихся для проформы, дело не обошлось), сколько из литературных вечеров и лекционных дней. Вместо того чтобы знакомить меня со всеми завидными женихами, гранмамá устроила мне знакомство со специалистами в самых разных областях знания, и далеко не только с языковедами: беседовала я и с геологами, и с натуралистами, и с физиками, и с химиками, и с адептами многих других наук, не говоря уж об историках, географах, математиках и даже о парочке архитекторов. Должна тебе признаться, Лотта, когда вокруг столько действительных членов Коллоквиума Натурфилософов, что, куда ни плюнь, непременно в кого-то из них попадешь, волшебные буквы «д. ч. К. Н.» уже не внушают былого благоговения. Да, дома, за ужином, членов Коллоквиума порой собиралось не меньше, но люди незнакомые производят совсем не то впечатление – пока один из них, несколько переусердствовав с бренди, не примется во всеуслышание вещать о неверности произношения «номер» и «ноль» (он утверждал, что правильно – «нумер» и «нуль», как в изначальных, никейских корнях).
Забавно, однако ж, что именно здесь я, кажется, случайно наткнулась на то, чего вовсе не искала, так как все утверждают, будто в этом кругу подобные поиски бесполезны.
Сегодня гранмамá, оставив меня в стенах Коллоквиума, отправилась наверх для разговора с его президентом (по-моему, тот вовсе не заинтересован в публикации ее мемуаров, так как знает, что в них о Коллоквиуме сказано немало нелестного). Я против этого не возражала, так как она устроила мне разрешение посетить библиотеку Коллоквиума, хотя сама я действительным членом пока не являюсь. В такой библиотеке я могла бы провести не один месяц, если бы кто-нибудь любезно взял на себя труд снабжать меня едой и питьем.
И вот, бродя среди книжных полок, я услышала за спиною слегка насмешливый голос:
– По-моему, для действительного членства вы удивительно молоды.
Обернувшись, я увидела в конце ряда стеллажей молодого человека. Свет из окна падал на него со спины, так что лица я не разглядела, однако сложен он был просто чудесно (пожалуй, им, орудующим веслами там, на озере, в жилетке, я бы полюбовалась с радостью), а голос, голос – глубокий, звучный, с едва уловимой своеобразной картавинкой…
– Генри Финсуорт, – не сдержав дерзости, ответила я, – был принят в члены Коллоквиума за выделение кофеина из чайных листьев в возрасте четырнадцати лет. Уж не хотите ли вы сказать, что юной леди для совершения чего-либо выдающегося неизбежно понадобится куда больше времени?
– Нет, мне этого и в голову не приходило, – со смехом сказал незнакомец.
С этим он шагнул вперед и чуть в сторону, и свет упал на него не со спины, сбоку.
– Вы по виду вряд ли намного старше меня, – заметила я.
Возможно, не самое учтивое продолжение разговора, однако он завел речь о моем возрасте первым. Вдобавок, это было наименее неловким из всего, что мне могло прийти в голову. Он обладал роскошной копной темных волос, не прилизанных, не напомаженных по обыкновению великосветских франтов, а лицо его… да, особой красотой оно не блистало, однако разумные, живые глаза искупали сей недостаток с лихвой.
– Мне двадцать два, – отвечал он, похоже, ничуть не обидевшись. – И, как вы справедливо отметили, мерить людей по возрасту в этих стенах вряд ли уместно.
Однако все это подразумевало, что сам незнакомец – действительный член Коллоквиума, а не случайный фланер вроде меня. Подумав об этом, я тут же сообразила, кто он.
– Так вы – Аарон Морнетт!
Проход меж стеллажами был так тесен, что поклониться по всем правилам он не сумел бы, и вместо этого, чуть надломившись в поясе, коснулся пальцами лба.
– А вы, надо полагать, одна из внучек леди Трент.
В начале фальчестерского дебюта я очень удивлялась тому, что меня словно бы знают повсюду. Теоретически в том суть дебюта и состоит, но на деле молодых людей в столице так много, что всех никому не упомнить. Однако очень немногие из молодежи – наполовину уталу, и со временем я поняла: обо мне, конечно же, слышали все. Но, к счастью, я догадалась о его имени первой, и это нас уравняло.
– Одри Кэмхерст. А вы в прошлом году смогли раскусить драконианскую систему мер и весов, верно?
– Да, было дело, – без тени ложной скромности подтвердил он. – Достижение не из тех, что могут привлечь внимание широкой публики, но, памятуя о вашей семье, я нимало не удивлен.
– Я тоже языковед, – с жаром заговорила я. – И в курсе всех журнальных публикаций… насколько это возможно, ведь я полжизни провела в море, с родителями. И даже сама опубликовала пару статей…
– Да, припоминаю, – сказал он, подняв кверху палец, словно затем, чтоб приостановить время, пока раздумывает. – В одной, из «Вестника Древних Письменностей», говорилось о трехконсонантных корневых логограммах, верно?
Словами не описать, Лотта, каково это – обнаружить, что твою работу заметили и запомнили! Тем более, статью, напечатанную в крохотном, малоизвестном журнальчике! Опубликуй я что-нибудь достойное внимания, скажем, в «Драконианском филологическом обозрении» или другом столь же престижном периодическом издании – еще куда ни шло, но он читал мою статью в «Вестнике»! И сказал, что она свидетельствует о глубоком понимании предмета!
Не стану воспроизводить здесь дальнейшего разговора: честно сказать, я его почти не припомню. Мы разговаривали, стоя в проходе, пока некий сгорбленный старикан не полоснул нас сердитым взглядом за поднятый шум. Тогда мы перебрались в фойе, на диван, и продолжили беседу там. Еще никогда в жизни не удавалось мне так быстро поладить с совершенно незнакомым человеком! Думаю, все дело – в удовольствии от встречи с тем, кто не просто разделяет мои интересы, но вроде бы и обществу моему искренне рад. Сидели мы на одном диване, вполоборота друг к другу, и со временем я положила руку на спинку, а вскоре его ладонь коснулась моей – легонько, всего лишь на миг, после чего он убрал руку. Знаешь, Лотта, похоже, это и был тот самый акт, называемый «флиртом», в естественной, так сказать, среде, и сие наблюдение доставило мне куда больше удовольствия, чем я ожидала.
Аарону Мистеру Морнетту настало время идти прежде, чем гранмамá покончила со своими делами (иными словами, со старым добрым скандалом с лордом Уишертом). В библиотеку я возвращаться не стала – так и сидела в фойе, снова и снова вспоминала случившееся, грелась в нежных отсветах воспоминаний, пока гранмамá не вернулась за мной.
Тут-то все и пошло хуже некуда.
Гранмамá извинилась за то, что заставила меня ждать, а я ответила, что вовсе на нее не в обиде, поскольку за это время свела знакомство с весьма приятным молодым человеком. На это она одобрительно хмыкнула, но стоило мне назвать имя… куда только подевалось ее рассеянное благодушие?