— Убирайся.

— Джонни, это твой выбор.

— Ты должен немедленно уйти.

Я оборачиваюсь. Это Фиона. Она настроена очень решительно. Наверное, в этом ей помогает автоматический .45 в руке.

Я поворачиваюсь к Трейси.

— Дай угадаю. Твоя старая полицейская пушка, верно?

— Снаружи большой плохой мир. Леди необходимо знать, как защитить себя, не так ли, Фи? — говорит Трейси.

— Себя и близких. Вам двоим нужно уйти.

Аллегра застыла на стуле. Думаю, для неё это был довольно долгий день. Я беру е за руку и поднимаю.

— Ладно, мы уходим. Поосторожнее с этим.

Фиона взводит курок.

— Иди к чёрту.

Аллегра дёргает меня за пальто.

— Идём.

Мы направляемся к двери. Фиона следует за нами, рассерженная праведная мамаша, защищающая свой выводок.

— Фи?

Это окликает Джонни.

— Да?

Фиона подталкивает нас последние несколько метров и отодвигает засов, чтобы выпустить нас.

— Думаю, я хочу пойти.

— Нет, не хочешь, Джонни. Это опасно, и ты не можешь доверять этим людям.

— Думаю, я хочу пойти.

— Поговорим об этом после того, как они уйдут.

— Не думаю, что я хочу говорить об этом. Я хочу пойти.

Фиона держит нас на мушке. Она оглядывается на Джонни, стоящего в дверном проёме своей комнаты.

— Я хочу пойти, — говорит он.

— Ты не можешь.

— Старк прав. Я один из особенных. Иногда я должен сказать то, что должен.

— Джонни, двадцать семь — это выдумка. Это способ держать всех умных вместе и под контролем, — возражает со вздохом она.

— Я всё равно хочу пойти. Мы пойдём сегодня вечером. Сейчас снаружи слишком светло. У меня от этого болят глаза. Возвращайся вечером. Трейси, во сколько темнеет?

— Темнеет поздно, дорогой. И ты захочешь, чтобы было очень темно, если выйдешь наружу. Не выходи раньше одиннадцати.

— Возвращайся в одиннадцать, — говорит Джонни.

— Я буду здесь.

Джонни возвращается в свою комнату и секунду мне кажется, что Фиона может пристрелить нас из принципа. Наконец она кладёт пистолет на кухонную стойку. Трейси обнимает её одной рукой.

— Уёбывайте отсюда, — говорит она.

Когда мы выходим на улицу, Аллегра хочет бежать, но я придерживаю её. Даже когда имеешь дело с людьми, бег заставляет тебя выглядеть добычей, а мы не хотим выглядеть добычей в глазах рассерженной мамочки с .45.

— Теперь ты кое-что знаешь из того, что видели мы с Эженом. Что думаешь?

Аллегра прижимает руку ко рту. Я чувствую, как она дрожит под всеми этими рубашками и свитерами, которые заставил её надеть Видок. Готовлюсь к слезам. Готовлюсь к тому, что её вырвет. В таких случаях всегда так бывает. Люди уходят от опасности, начинают расслабляться, и всё сразу выходит наружу.

Она опускает руку.

— Это была самая потрясающая вещь на свете.

Она хватает меня и обнимает, как никто другой.

— Идём домой. Мне хочется вынести мозг Эжену.

Мы направляемся обратно к бульвару. Я осматриваю задние стены магазинов и стены жилых зданий в поисках защищённой от взгляда с улицы подходящей тени. В это время дня солнце такое чертовски яркое, что отбеливает тени до слабых серых пятен. Эти бледные тени не годятся для попадания в Комнату, но они великолепны. Я могу видеть каждый горящий фотон и проследить весь его путь вплоть до того места, откуда он появился из Солнца.

Мы могли бы вызвать такси, чтобы добраться домой, но по утрам в этой части Голливуда можно прождать его битый час. Я мог бы угнать машину, но ещё одно яркое приключение для Аллегры могло оказаться перебором. Я скорее поплыву домой по канализации на плоту из медицинских отходов, чем сяду в автобус.

Пошло всё на хрен. Я смотрю взад-вперёд в поисках подходящей машины. Это отвлекает моё внимание от остальной части улицы, пока они не оказываются прямо над нами.

Я чую их запах за три метра, но слишком рассеян, чтобы посчитать, что это залежалый ресторанный мусор. Я осознаю, какой я конченый грёбаный идиот, когда слышу, как вскрикивает Аллегра.

Здесь двое Лакун. Мужчина и женщина, если можно их так назвать. Совершенно очевидно, что они мертвы. Их кожа выглядит как помятая наждачная бумага, обёрнутая вокруг жира и мышц. На мужчине камуфляжная бейсболка. На женщине плотно прилегающие тёмные очки. У обоих ножи, и они держат их у горла Аллегры.

Пусть даже он прижат к её сонной артерии, я знаю, что мог бы вырвать нож у одного из них и вскрыть им его череп, прежде чем он сможет причинить ей вред. Но не уверен насчёт двоих. Особенно двоих, не чувствующих боли, туповатых и не боящихся оказаться мертвее, чем они уже есть.

— Собираешься что-то сделать, крутой парень? Спаси ситуацию, хуесос. — говорит женщина.

— Нет. Думаю, что буду стоять прямо здесь и наслаждаться видом.

— Хороший хуесос. Умный хуесос. Первая умная мысль, сказанная тобой за неделю, — говорит мужчина.

— Это всё? Вы заглянули, чтобы ранить мои чувства, или теперь грабителям платят словом?

Женщина стоит рядом с Аллегрой, прижимая её руку к боку, и одновременно прижимая остриё ножа к её горлу. Мужчина держит Аллегру сзади. Он обхватил её за шею рукой, готовый перерезать лезвием ярёмную вену. Он сильнее прижимает нож к её шее.

— Следи за своим тоном, хуесос. Один из нас может дёрнуться.

— Ничего личного. Я просто пытаюсь поддержать разговор и понять, чего вы, ходячие мусорные кучи, хотите.

— Мы хотим, чтобы ты поехал в Дисней-мир, — говорит женщина.

— Он называется Диснейленд, тупая ты пизда, — говорит мужчина.

— Нет. Есть ещё один. Думаю, во Флориде.

— Если вы двое хотите сходить за картой, мы можем вернуться позже, — говорю я.

— Заткнись, — рыкает мужчина. — Тебе нужен отпуск. Бросай всё, чем сейчас занимаешься, и уезжай. Прямо сейчас. В эту сраную минуту.

— Я вроде как зарезервирован. Как насчёт Дня труда? Мы сможем все вместе слетать на Гавайи. Арендуем домик на берегу и используем вас двоих в качестве дров.

Женщина нервничает. Ей действительно не нравится никого не резать. Когда мне придётся сделать ход, она сделает первой.

— Это неправильное поведение. Для тебя и для неё, особенно для неё. Ты же не хочешь, чтобы её порезали на кусочки, как Скрипача?

— Не знаю ни одного скрипача, но я никогда и не был фанатом кантри. Кто-нибудь из вас слышал когда-нибудь «Убийство овец в Скул-Вэлли»? Вот это музыка.

— Он слишком туп, чтобы понять. Прирежь её. — приказывает женщина.

— Нет. Не надо. Не двигайтесь. Стойте там, где стоите, — говорю я.

Я слегка удивлён и испытываю огромное облегчение, когда они подчиняются.

— Опустите ножи. Отпустите её и отойдите.

Лакуны и это делают. Я хватаю Аллегру, оттаскиваю её и толкаю себе за спину.

— Бросьте ножи на улицу.

Они швыряют их.

Я оборачиваюсь к Аллегре.

— Ты в порядке?

Она становится рядом со мной.

— Нормально. Кто они? И почему просто стоят?

— Сделай глубокий вдох. Чуешь запах? Это Лакуны, Бродячие питбули. И мне кажется, они застыли по той же причине, по которой Джонни сказал, что пойдёт со мной вечером. Из-за вот этого.

Я достаю из кармана Элеонорину пряжку ремня и демонстрирую ей.

— Что это?

— Понятия не имею, но для Бродячих это мёд. Они не могут ею пресытиться и, похоже, она имеет над ними какую-то власть.

— То есть, ты не знал, что они тебя послушаются, когда начал обзывать их?

— После того, как Джонни так быстро согласился, у меня было предчувствие.

— Я почти уверена, что прямо сейчас возненавидела тебя.

— Но не на 100 процентов. С этим ещё я могу жить.

Аллегра идёт к сточной канаве и достаёт ножи Лакун. Убирает в карман тот, что принадлежал мужчине, но придерживает тот, что принадлежал женщине, чёрный ка-бар[297]. Она указывает остриём на мужчину.

— Что они имели в виду, когда говорили, что не хочешь, чтобы я закончила как Скрипач?