Женщина положила тяжелые пакеты на пол, сняля с себя кожу, мясо, и пошла в одном скелете в ванну черного цвета. В ванне горели лампады, стоял священник в морском капюшоне, читая нараспев программу телепередач и держа в вытянутой руке висящего головой вниз кричащего младенца. Младенец кричал так сильно от того, что хотел своим криком достигнуть дна черной ванны, в которой его хотели покрестить в реальность. Младенца звали криком и криком он правил в совершенстве, понимая, что это совершенное психологическое оружие, радиус поражения которого равен семи окружностям планеты. Черная ванна вытянулась и заглотила в себя священника, младенца и шагнувшую в нее женщину, уменьшившуюся до размеров девочки, которая прячется в стенах пластмассового демона куклы "Барби". Девочка стала куклой, не осознавая, что нереальность становится реальностью только если позволить ей дружить с возможностью. Без возможности не существует мостов, прощения и удачной беременности. Черная кошка так и вилась вокруг ног уставшей женщины, собиравшейся в ванну. Она наклонилась, чтобы погладить животное и ее грудь повисла вместе с крестиком, который напомнил ей про секс с бывшим священником на берегу моря 12 лет назад. Море гремело по телевизору, шел фильм, а она смело орудовала вибратором на глазах у мужчины, который отпускал ей грехи, освящая ее клейкой водой молочного запаха и мраморного цвета. Его указательный перст был твердо обхвачен ее праведными губами, скользящими вдоль гладко выбритого шоссе на восток. Приятная и ровная езда. Уверенность в завтрашнем дне. Кошка выгибала позвоночник и напрягала пружинистый хвост, как бы пытаясь оторваться от земли и прилипнуть к ласковой ладони своей голой хозяйки. Надо принять ванну и ни о чем не думать. Уж больно много струйных оргазмов ее притихшего воображения. Привести себя в форму и норму. Норма порождает форму, а форма подчиняет норму. Все как у всех, т.е. в браке. Кем идти работать? Что читать? Кого умолять? Кто повиснет на колоколах ее молитв? Кем станет ее дочь? На ней слишком много всего лежит, словно ее скелет обмотан пеленами всех фараонов Древнего Египта. Размотать и останется маленькая куколка, годная для детских приключений наедине с собой.
Она отнесла тяжелые сумки на кухню и положила продукты в холодильник. Она сварила себе кофе. Она решила закурить, но курить ей было запрещено. Она решила много пить, но пить ей было нельзя. Что-то внутри нее противилось стремлению раскалывать свою действительность на множество никчемных осколков, из которых ни один мужчина на земле никогда не сможет собрать и склеить ее сердце воедино. Женщина ввязалась в эту кухонную беседу с самой собой из праздного любопытства найти новые поводы прочувствовать обыденность иначе. Но нет, разум толковал происходящее с ничтожно унылым постоянством – надо найти работу, найти себе хорошего мужчину, родить ребенка и жить эту жизнь в пробивающем радость покое. Внезапно на кухню зашли рыцыри, много рыцарей, из забрала которых хлынуло месиво средневековых нечистот, кишащих доисторическими чудищами, невиданными рептилиями и ядовитыми медузами. Женщина выплюнула сигарету и затушила поцелуй двоих паломников. Малина мечтала о клубнике, а клубника соперничала с клубнями картофеля. Рты миллионов женщин глотали колбасу и сосиски, но в мыслях была малина и клубника, которую высаживают на дворе монастыря двое паломников. Клубничный пирог с картофелем и малиновой эспумой – вот чего ей хочется на самом деле. Или это желание девочки? Саргон стал Моисеем, а Геракл Иисусом. Курица или яйцо. Нимрод или Навуходоносор. Морской еж медленно ползет по дну, но он невероятно вкусный, если расстанется с жизнью. История так неоднозначна, а на кухне все предельно ясно – есть ингридиенты, способ приготовления и мастерство. Стаи альбатросов словно платье крыльев колыхает северный воздух на краю мира. Девочка простерта на резиновых руках акушерки, извлекшей ее из сердцевины смерти. Новый человек переворачивает небо вниз, чтобы по склонам намокающих облаков потекла соленая боль моего несчастья, которое сбегает в нору как крыса, желающая создать тихое потомство, неисчерпанное мегаломанией жадных владык, расставляющих мышеловки на каждому шагу. Мусор и грязь. Слова, начиненные мнением, собраны в ряды гуляющих по письму предложений. Я напишу ему письмо и скажу все, что о нем думаю. Нет, так не пойдет. Он крыса. Он сбежал. Трусливое животное. Мир мужчин. Их члены повсюду – дверные ручки, пистолеты, огурцы, сигареты, красные карандаши, телефонные трубки, вилки, ложки, ключи, колбаса, сосиски, шлагбаумы, трубы, поршни, светофоры, башни. Ненависть. Зависть. Злоба. Я хочу секса здесь и сейчас. Я хотела секса еще на улице. Я хочу съесть что-то необычное. Я хочу впечатлиться хоть чем-то, хоть кем-то. Победить тоску, победить серость трусливых крыс. Почему тот мужчина не захотел вонзить в меня свой меч прямо возле моей двери? Он рыцарь или дерьмо?
Женщина хотела трахаться со всеми на свете. Она хотела убить свою девочку и выплюнуть из себя чувство вины. Ничего не было. Она одна. Переспала с несчастным. Он убит и убито все, что связано с ним. Покинуть это место ничего не стоит. Необходимо только взмолиться и напроситься в новизу заброшенных эмоций, которые покоятся на дне выпитых рюмок, выкуренных сигарет и высосанных мужских членов. Много членов, много членов, много мужчин. Надо заглушить мир, который пытается сказать ей нечто важное. Важное – это когда реальность связана несовершенством. Несовершенство сдерживает порывы, делает человека уязвимым и неполным, стремящимся найти эту полноту в единстве с чужеродной плотью, которая устами незнакомцев будет сосать ее грудь, высасывать ее теплую жидкость влагалища, загонять свои длинные пальцы в вагину и плакать над ее ушами, впитывающими жаркие признания на иностранном языке мужского достоинства. Все расплескано как разбитое блюдце, на котором танцевали осьминоги, капитаны военных экипажей, сыпалось золото волос, когда блондинок трахают без устали осьминоги-многочлены-офицеры на официальных приемах. Карате слов, и много, много секса. Один мужчина боялся заняться с ней сексом, но смотрел в нее в упор, словно взял винтовку и загнал дуло ей в рот. Не шевелись. Я выну винтовку и загоню туда свой язык с той целью, чтобы ты почувствовала разницу между холодным и противным, горьковатым на вкус дулом и моим теплым, ласковым языком, который хочет забрать твои внутренности и твою жизнь, как выстрел, выскребающий пульс, скорбно ткущий ушедшее в крещендо сердцебиение. Свинцовая дробь предаст гордую жизнеизбранность ради короткого наслаждения вожделением. Мужчина медленно подошел к женщине. Она стояла недыша. И он почти не дышал, но прятал бурю чувств в раздувающиеся как мех аккордеона зрачки. Скользящие трельи. Протекающее удовольствие словно разбитый графин с вином. Двое сочатся и хотят друг друга. По парусам дымчатых платьев взбегают невидимые демоны сквозных южных ветров. Полы одежд наполняются свежестью распахнутого любовью вечера. Мужчина смотрел в нее. Она отвечала ему тем же. Сближение предсказано. Из секса рождается хлеб. Истоки причастия – дикий секс, необузданный трах. Дождь – это мужчина, земля – его женщина. Дождь дает земле плодиться и размножать себя в переливах вьющихся стеблей, зависающих над жирной почвой бутонов, открывающемся цветении солнца под поясом уязвимой живности. Дождь дает, земля принимает. Дождь ниспадает, обрушиваясь всем собою на готовую к нему, ждущую только его землю. Горячий хлеб приходит с неба. Иисус – это хлеб, пришедший с неба. Вот теперь ясно. Иисус показал секс, которым небо занимается с землей тысячи лет и никто их за это не осуждает. Женщина позволила мужчине медленно коснуться ее плеч. Он начал медленно танцевать своими руками по ее телу, смешивая свои губы с ее шеей, вникая своим телом к ее телу, ощущая теплоту двудушья. Мужчина боялся ее. Женщина чувствовала его страх и мощь. Его теплые руки скользили по изящному шоссе ее нагревающегося туловища. Да, так. Его фаллос становился все более твердым как дуло двостволки, из которой убивают молодых лосей, перебегающих шоссе весной в Северной Америке. Сердцебиение становилось общим. Он смущался себя, своей дикости, которая просыпалась в нем, когда он захотел порвать ее платье на части и повалить ее на пол. Стащить с нее трусы и изучать своим языком ее вагину. Его возбуждение передавалось ей, а она отдавала его возбуждение, смешанное со своим, обратно ему. Симфония. Все композиторы мира стоят на сцене без обуви, держатся за руки, плачут. Женщина извивалась, но внезапно он остановился, поднялся, растегнул синие брюки и достал свой набухший член, живописно исписанный кораллово-голубыми венами. Он опустился к ней на лицо и плавно ввел свой член в ее рот. Она не хотела, ей не нравилась такая наглость. Ей нравилось. Шоколадный пирог, из которого торчит острый нож. Достать нож, обглоданный вязкой глазурью. Отрезать власть, прекратить насилие. Лишить этот мир доминанты. Ей нравилось. Ей не нравилось. Ей нравилось то, с какой страстью он давил своим членом ей в рот. Она отключалась, погружаясь в бездну тайного удовольствия. Она сосала его, она сосала ему. Он трахал ее в рот, потому что хотел заполнить собой ее рот, который порождает человеческую речь. Прими меня всего, без остатка, кусай меня, пробуй, запоминай. Я заполню тебя собой, глотай сироп жизни. Нет, подожди. Извержение Везувия нужно перенести внутрь планеты. Мужчина достал меч и плавно вонзил лезвие в восходящее солнце дышащих небес. Кричали оба. Женщина звала на помощь дубовую дубраву, чтобы дубы расступились перед залетающим в чащу красным драконом и позволили огненной стреле розового пламени пожрать ее восходящее к зениту горе, выходящее из самого сердца ее мужской сути. Да, это оно. Раскалывайся, космос, Трепещи, Вселенная. Рыдайте, боги. Да. Именно так. Да…
