Все присутствующие пожали мне руки, а адъютант и подполковник Скульдицкий помогли заменить мне погоны.

Интересно получается. Погоны зауряд-прапорщика до июня 1907 года представляли собой обыкновенный офицерский погон со звёздочкой прапорщика и фельдфебельской лычкой над ней.

До этого в 1906 году для унтер-офицеров сверхсрочной службы было введено звание подпрапорщик. Ранее это звание присваивалось только выпускникам юнкерских и военных училищ до присвоения им офицерских званий.

С июня 1907 года на пятиугольный погон офицерского образца нашивался продольный обер-офицерский галун и в первой трети погона прикреплялась офицерская звёздочка против прибора. То есть на золотом галуне серебряная звёздочка, на серебряном галуне – золотая. Это стало погоном зауряд-прапорщика на офицерской должности - высшим унтер-офицерским званием для военнослужащих сверхсрочной службы.

По казачьим канонам, зауряд-прапорщика у них быть не могло, так как после чина подхорунжего следовал чин хорунжего, то есть корнета кавалерии или подпоручика пехоты с двумя звёздочками на погоне. Таким образом, у зауряд-хорунжего должно быть две звёздочки, а не одна. Практически, казакам помазали салом по мусалам, сказав, что для них есть чин зауряд-хорунжего, но ни одного зауряд-хорунжего так и не было, всем отличившимся присваивался чин зауряд-прапорщика с правом называться зауряд-хорунжим с одной звёздочкой.

Вообще-то, это чин военного времени, когда была нехватка офицеров и в зауряд-прапорщики производились относительно подготовленные унтер-офицеры и фельдфебели. Но я не был ни унтер-офицером, ни фельдфебелем, ни сверхсрочником. Вольноопределяющийся – это солдат, который готовится к офицерскому званию и его не привлекают на хозяйственные работы. В 1907 году всё ещё ощущалась нехватка офицеров на строевых должностях, так как основная масса офицеров была на таких должностях, которые не предполагали участие в боевых действиях, о чём со смехом рассказывали строевые офицеры действующей армии.

Командующий армией генерал А. Куропаткин вспоминал об этом времени:

«При огромной убыли в офицерах мои требования о командировании офицеров на пополнение армии были часты и настойчивы. Удовлетворение их не всегда было в силах Военного министерства. Приходилось брать офицеров из частей войск, расположенных в Европейской России, на Кавказе и в Туркестане.

При этом должная разборчивость при командировании офицеров не проявлялась. Посылали к нам в армию совершенно непригодных по болезненности алкоголиков или офицеров запаса с порочным прошлым. Часть этих офицеров уже на пути в армию заявляла себя с ненадёжной стороны пьянством, буйством. Доехав до Харбина, такие ненадёжные офицеры застревали там и, наконец водворённые в части по прибытию в них, ничего, кроме вреда, не приносили и были удаляемы.

Наиболее надёжным элементом, конечно, были офицеры срочной службы, особенно поехавшие в армию по своему желанию. Наиболее ненадёжны были офицеры запаса, а из них не те, которые оставили службу добровольно, а те, которые подлежали исключению из службы, но по нашей мягкосердечности попали в запас».

- Хорошо, что вы в солдатском звании были всего одни сутки, - сказал генерал Медведев. – Идите и переодевайтесь в офицерскую форму, благо всё наше под вашей рукой находится.

Я поблагодарил офицеров и вышел. Перед уходом подполковник Скульдицкий попросил дождаться его.

Проводив генерала Надарова, подполковник Скульдицкий предложил прогуляться по территории кадетского корпуса.

- Как вы сейчас себя чувствуете? – спросил он.

- Даже и не знаю, - признался я, - столько много свалилось за последние дни, что просто не в состоянии сразу оценить всё. Как-будто маленького ребёнка засыпали со всех сторон подарками, и он не знает, что ему больше нравится. Но я думаю, что все скоро рассосётся. А Кочергин вас сильно подвёл. Он социально близкий социал-демократам и ещё проявится там. Поверьте мне. Я эту публику хорошо знаю. Они мстят своим хозяевам. И у меня в социал-демократической среде появится новый и опасный враг, обещавший мне не делать гадости.

Подполковник Скульдицкий мгновенно пыхнул слабозаметным румянцем и сразу потух, сказалась многолетняя выучка и выдержка.

- Меня всё время удивляет ваша осведомлённость во всех вопросах, которые недоступны и малоизвестны большинству населения, - сказал Скульдицкий. – Я хотел бы, чтобы вы иногда давали мне консультации по некоторым вопросам.

- Это вы так вербуете свою агентуру? – спросил я. – Я сейчас в армии, и вы прекрасно знаете отношение офицерского корпуса к корпусу жандармов. Мне тоже придётся проявлять корпоративную солидарность.

И снова подполковник Скульдицкий полыхнул слегка заметным румянцем.

- Что у вас за манера обижать своих собеседников? – сказал обиженно подполковник. – Я к нему по-дружески, а он сразу выстраивает вокруг себя неприступную стену.

- Не обижайтесь, Владимир Иванович, - успокоил я его, - конечно, я помогу. У меня сейчас обратной дороги нет. Соцдеки всё заносят в записные книжки. И архивы ваши рано или поздно попадут в их руки, да и контрразведка у них работает неплохо. Так что, сколько верёвочке не виться, а шила в мешке не утаишь. И в армейскую агентуру подлецов вербовать не надо, предадут первыми.

- Дело не в этом, - сказал Скульдицкий, - нам позарез нужны такие офицеры, как вы, которые понимают ход событий и знают, что нужно делать. Подумайте, если решите, то вам будет обеспечен быстрый служебный рост, и вы займёте достойное положение в нашей иерархии, возглавив перспективное направление борьбы с новой революцией.

- Вы уж не обижайтесь, любезный Владимир Иванович, я искренне ценю ваше участие ко мне, - ответил я, - но я буду белой вороной в вашей среде. Я считаю, что бороться нужно не с революцией. Нужно разрушать революционную базу революционеров - пролетариата и беднейшего крестьянства - причём не путём его физического уничтожения, а повышением их материального и культурного уровня до такого положения, когда у них главными будут личные интересы, а не революционные идеи.

В корпусе жандармов должны быть не держиморды, множащие число потенциальных революционеров, избивающие безоружных людей, отправляющих в армию студентов, изгоняющих их из университетов и садящих в тюрьмы. Этих держиморд можно выгнать из Отдельного корпуса жандармов, но Отдельный корпус жандармов из них выгнать невозможно. Это как зачумлённые. Чума не лечится и жандармский синдром тоже неизлечим. Даже члены семьи обоего пола становятся жандармами в миниатюре.

И это не всё. Власть должна меняться в соответствии с меняющейся обстановкой. Это, простите за сравнение, как беременная женщина, которой нужно рожать, а ей говорят, что если она выпьет пару горьких порошков, то всё у неё пройдёт. Вы думаете царь и правительство это понимают и пойдут на это? Никогда. Легче вышвырнуть из Отдельного корпуса жандармов такого смутьяна, как я, и продолжать делать всё, что делалось до сегодняшнего дня.

Вы думаете, что задавили революционное движение «столыпинскими галстуками»? Ничего подобного. Вы оставите потомству «столыпинский вагон», а они поставят его на колёса и по городам будут ездить столыпинские автомобили, хватая в клетки людей, которые косо смотрят на власть.

Вы ещё забываете, что пролетариату и беднейшему крестьянству нечего терять, кроме своих цепей и в борьбе за мечту их поддержит русская интеллигенция, с которой они потом расправятся и воспитают свою интеллигенцию, которая снова будет стремиться к революции.

К чему становиться белкой, которая тысячелетиями крутит колесо поймавшего её человека? Пусть когда-нибудь белка выскочит из колеса и побежит по своему пути на заветную ёлку или на заветный кедр щёлкать свои любимые орехи. Все демократические преобразования после 1905 года похожи на щепотку орехов, которую кинули белочке в парке.

- Загадками говорите, Олег Васильевич, - сказал жандарм, - внутренне я понимаю, в чём суть сказанного, но вся натура моя, как человека государственного, восстаёт против, а что будет впереди – непонятно. Мы друг друга поняли, только никому не говорите о том, о чём мы говорили, в частности, вашему другу Иванову-третьему. Полиция далеко не видит и доверять ей нельзя. Они даже своим осведомителям платят по тридцать рублей, как будто не помнят, что Иуда Искариот предал учителя своего Иисуса Христа именно за тридцать сребреников. За медаль и за квартиру в столице или в губернском центре они мать и сестру родную дубинами изобьют или продадут в рабство. Кстати, где нужно искать Кочергина?