Моей подготовкой руководил граф Китченер. В первой жизни я был красным кавалеристом пограничных войск и ни о каких парфорсных охотах и речи не шло. Лошади доставляли нас к месту несения службы, сопровождали в дозорах и помогали задерживать нарушителей границы, учитывая, что пеший конному не товарищ. Конник всегда догонит того, кто бежит пешком.

Во второй моей жизни я слышал о парфорсных охотах и даже получал приглашения на них, будучи уже флигель‑адъютантом ЕИВ, но не в моём том возрасте было садиться на коня и носиться по кустам в поисках зайца.

С лёгкой руки одного писателя советского времени, который, опираясь на то, что о царском режиме все слышали, но никто ничего конкретно о нём не знает, как о диалектическом материализме, преподнёс читателям, что для военных разведчиков, обучающихся в Николаевской академии Генерального штаба, парфорсная охота была чуть ли не основным предметом и было так красочно расписано, как капитан Соколов носился на своём коньке‑горбунке по кустам и чащобам, и восхищался тем, как офицеры Отдельного корпуса пограничной стражи Министерства финансов Российской империи в интересах государства обходили таможенные законы, пропуская в Россию беспошлинно анилиновые краски и лабораторную посуду из кварцевого стекла, опечатав их и написав, что в них перевозится возится воздух. Ха‑ха. И ещё три раза ха‑ха.

Всё это я и высказал графу Китченеру во время шитья мне красного фрака и хромовых сапог для верховой езды.

– Олег Васильевич, – сказал граф, – я вас прекрасно понимаю, но для того, чтобы быть включённым в элиту, не нужно быть семи пядей во лбу и поражать мир величайшими научными открытиями или написанием душещипательного романа. Нужно иметь много денег. То, о чём вы говорите, было возможно только в Серебряный век матушки‑императрицы Екатерины Второй, где по уму встречали, а сейчас в элите встречают по размеру кошелька и титулы продают как в сувенирной лавке. Дети их гоняют на суперсовременных машинах на немыслимой скорости по улицам наших городов, и никто не может призвать их к порядку. И это не только у нас. Вчера прочитал, что один наш разведчик обосновался в Великобритании, организовал там банк, купил несколько газет, его сына решением королевы Англии назначили пэром в британский парламент и дали титул барона Сибирского. Нам какая‑то Англия назначает барона Сибирского!

– Ваше сиятельство, – сказал я, – но ведь вы сами подданный британской короны.

– Был, уважаемый Олег Васильевич, – гордо ответил граф, – был, но я почти всю жизнь тружусь на благо моей новой родины России, являюсь российским подданным и никому не позволю накладывать свою лапу на нашу Россию. Русский в любой стране остаётся русским и несколько поколений его считают себя русскими. Любой иностранец, приняв в себя Россию, становится русским и даже больше, чем русским, отдавая себя всего служению России. А когда верховный правитель начинает уничтожать русских, то все люди, которые ранее считали себя русскими внутренне восстают против этого и покидают вторую родину, потому что она становится для них не родина‑мать, а ё… – мать. И я хочу, чтобы в нашей элите были такие люди, как вы и надеюсь, что вы вместе с цесаревичем Николаем Третьим сможете переломить ситуацию и установить в России Золотой век.

Глава 22

Моя первая парфорсная охота состоялась двадцать пятого августа одна тысяча девятьсот семьдесят второго года от Рождества Христова за неделю до прибытия на учёбу в Николаевское кавалерийское училище. Я считал, что достаточно подготовлен для участия в этом аристократическом мероприятии.

Место охоты было выбрано в имении барона N в близлежащих землях княжества Финляндского. Я выехал за два дня до охоты в сопровождении графа Китченера, который со своей супругой ехали на автомобиле, а я верхом с заводной лошадью. Заводная лошадь – это не механическая лошадь, а запасная, мало ли что может случиться. В современном мире лошадей к месту соревнований доставляли в автотрейлерах и лошадь была свеженькой, а не изнемогала от длительного конного похода к месту сбора. Но у нас был пока не совсем современный мир. Что‑то получалось так, что отсутствие войн замедляло научно‑технический прогресс и общественное развитие. Если сравнивать эту жизнь с той жизнью, что была в 1985 году в моей первой жизни, то здесь было какое‑то сытое полусонное царство. Никто и никуда не торопился. Это касалось не только России, но и стран всего Запада. Я вообще не говорю про Африку и Азию с Австралией. А действительно, куда торопиться? Не на Луну же, а у меня во второй жизни были планы полётов на Луну.

Нас собралось полтора десятка всадников, из них одна молодая девушка лет двадцати, двенадцатилетний мальчишка я, а остальные здоровенные мужики на таких же крупных лошадях.

– Ситуация, – подумал я, – от этих мужиков нужно держаться подальше, либо быть впереди, либо позади, а то сомнут к едерене фене.

Судя по одежде, готовилась первоклассная парфорсная охота, но, так как не было найдено ни одного животного для охоты, состоялась искусственная охота, когда доезжачий с лисьим хвостом на рукаве скакал впереди и разбрасывал резаную бумагу, чтобы указать путь, а имевшиеся собаки неслись за привязанным к лошади чучелу, своим лаем показывая, где охота. В конце маршрута доезжачий прятался, а мы должны были найти его и схватить за лисий хвост. Кто первым это сделал, тот и победитель. Нынешняя Россия не подражала Западу и тем более не обезьянничала моду, создавая свои модели, которые расходились во все стороны, но уже с иностранными названиями. Поэтому и парфорсные охоты не напоминали английские.

Я участвовал в охоте под личное поручительство графа Китченера, хотя моя фамилия не была внесена в список участников. Мало ли кто‑то прознает, что в российской парфорсной охоте участвуют несовершеннолетние дети, можно прогреметь на весь мир и сделать неустойчивым членство в международном клубе парфорсной охоты.

Мы выстроились в шеренгу, я сделал девушке приглашающий жест и сказал:

– Держись поближе.

– Хм, – пренебрежительно хмыкнула она, – вам, молодой человек, нужно учиться манерам, а не на лошадке кататься.

– Ну‑ну, – подумал я и тут прозвучал сигнал трубы, обозначающий старт и мы понеслись.

Другого слова, обозначающего скачку, придумать сложно. Лошадь не бежит, не скачет, она несётся как неуправляемый ветер, как ураган, особенно, если она в табуне или в группе незнакомых лошадей, стараясь вырваться вперёд, чтобы доказать своё превосходство перед другими и начать командовать всеми. Лошади способны на всё, чтобы их считали альфа‑самцами и альфа‑самками. Как люди, только люди не всегда быстро бегают, они чаще думают мозгами.

Мы неслись через кустарники, которые преодолевали одним махом, разглядывая следы брошенной нарезанной бумаги и на глаз определяя направление движения. Часть охотников отделилась от группы, срезая маршрут, возможно, что они знали эту местность и примерно знали, где будет доезжачий. У меня был только один ориентир – клочки бумаги, разбросанные по маршруту и следы копыт недавно промчавшейся лошади.

Моя казачий жеребец нёсся в центре оставшейся группы и постоянно скалил зубы, чтобы куснуть кого‑то из соперников, и я не мешал ему цуканием, полностью положившись на интуицию и генную память его далёких предков.

На опушке небольшого леска он понёсся в чащу, а основная масса охотников стала срезать изгиб кромки леса, чтобы прямо выйти на доезжачего. Моя лошадь забирала всё левее, и мы стали удаляться от кромки леса. Боковым зрением как у лошади, у всех кавалеристов развито боковое зрение, я увидел, что за мной скачет только одна девушка с развевающимся белым шарфиком.

– Дура, – подумал я, – сейчас шарфиком зацепится за толстую ветку и будет одной мученицей на свете больше.

– Немедленно снимите шарфик, – командным голосом сказал я и, не дожидаясь исполнения моего приказа, махнул рукой за собой и пустил лошадь в направлении вероятного движения доезжачего. Метров через пятьдесят мы увидели резаную бумаги и помчались по свежим следам.