Я встал.
– Я поеду. Я поеду сегодня же, можете обрадовать экономных коллег.
– Я вижу, вы начинаете любить милицию, Виктор… э-э-э…
– Эдуардович.
– Да, Эдуардович. Ну-ну… Надеюсь, в Краснореченске вы ее полюбите еще больше.
И он полез за платком.
Весь день прошел в лихорадочных метаниях по городу. Я взял билет на вечерний поезд до Челябинска, заехал к Чарику, потом вернулся на вокзал и сдал «дипломат» в камеру хранения, чтобы не увидела Наташка, потом обратно в «Мойдодыр» и еще куда-то.
Весь день меня не покидала мысль, что, если бы я сказал всего лишь два слова: «Я еду», Алешка бы успокоился и остался жив. А у меня была уважительная причина, она и сейчас есть, но я все-таки еду, а мальчишку уже убили. Убили, обставили законными основаниями, но, обнаружив мою визитку, забеспокоились и решили выяснить, откуда я взялся, и что мне известно.
Чарик со мной частично согласился. Он, как всегда, держал руку на пульсе событий и знал об операции «Тайфун» не меньше объявившего о ней министра.
Все началось с Владивостока, и название, вероятно, оттуда же. Во время досмотра таможня обнаружила на отходящем контейнеровозе приличное количество плутония, достаточное на несколько карманных атомных бомб. Получатель груза значился то ли в Китае, то ли в одной из Корей и с претензиями, естественно, не обратился. Так как дело в зародыше заглушить не удалось – пронюхала пресса, его решили раздуть, объявив находку, как начало всероссийской операции.
Чарик, вообще, считал, что причастность Алексея к операции «Тайфун» упомянули для того, чтобы выдернуть меня из Питера наверняка, и упорно отговаривал ехать. Но «дипломат» дал и обещал пока молчать, а координаты начальника второго отдела Краснореченского УГРО Кравченко А. П. аккуратно записал и убрал в бумажник.
В «Мойдодыре» я добросовестно обыскал Алешкину форму, оставшуюся в шкафу, и никакого плутония не нашел. Ленке мои действия не понравились, но поездку она одобрила, можно сказать, разрешила и просила передать Алексею привет.
Объяснение с Наташей, кажется, тоже прошло успешно. Я вздыхал, разводил руками, жаловался на краснореченских бюрократов, на майора Сарикяна, у которого объемы живота и мозга соотносятся, как доллар к рублю, целовал Наташку и обещал, что вернусь не позже, чем через неделю, что это недолго, и я бы, вообще, не поехал, но не хочется ссориться ни с ихними металлургами, ни с нашими литейщиками.
Садясь в вагон с дорожной сумкой и «дипломатом», я вдруг отчетливо вспомнил тревожные Наташкины глаза и понял, что она мне не поверила.
В поезде мне не удалось сосредоточиться, хотя я сразу попытался уединиться на верхней полке. Как только отшуршали полиэтиленовые кулечки, и мои попутчики съели по куриной ножке, по яйцу вкрутую и по желто-синей помидорке фирмы «Лето», один из них, немолодой дядька – монтажник высочайшего класса, всю жизнь в командировках, женат, трое детишек, все необыкновенно умные и здоровые, беспартийный, да, а вот в комсомол пришлось вступить, был грех, всех тогда загоняли, а курицу его благоверная еще вот так готовит – закончив необязательную исповедь, резво скакнул наверх, чтобы поведать мне лично о своей трудной, но интересной работе.
Одновременно с ним говорила бабулька с загипсованной рукой, сидевшая внизу – ездила к дочке, такие цены, но купить сейчас можно все, дочка работает, а зять пьет, но внуки необыкновенно умные, поскользнулась и упала, иногда вот здесь мозжит, а иногда вот здесь вступает.
Третья пассажирка изредка поддакивала – да, тоже падала, и тоже мозжило, но не вступало – но, в основном, нешумно ела и глядела в окно.
Я несколько раз выходил курить, монтажник следовал за мной, стрелял сигареты и предлагал раздавить пол-литра за знакомство. Потом он куда-то запропастился и раздавил-таки, потому что вернулся очень пьяный, но не вредный.
У бабули перед сном вступило, она тихонечко и виновато охала. Мы с другой женщиной стали совещаться, чем ей помочь, но монтажник заявил, что ничего не надо, он сам весь переломанный, потому что падал с высоты сотни раз все по той же причине: высокой квалификации. Он подоткнул под бабулю свою подушку и одеяло, зафиксировал ее в полусидячем положении и положил загипсованную руку на стол.
От руки, действительно, отступило, и купе, наконец-то, погасло, заворочалось и затихло.
Но ненадолго. Ночью монтажник свалился с полки прямо на бабкину руку, одиноко торчавшую на столе. Был страшный грохот и крик: «Ой, убили!», и утешительные хлопоты до самого утра. Я хотел сходить к проводникам за анальгином, но бабуля отказалась наотрез, потому что никому уже больше не верит, а, особенно, Ельцину, чтоб ему поддыбало, и продолжала стонать. Я же снова и снова порывался сходить за анальгином, за льдом, за доктором и, наконец, за топором.
Примерно так же прошло еще двое суток с небольшими вариациями в темах и предложениях раздавить, и в Челябинске мы довольно легко расстались. Женщинам предстояли встречи, монтажнику – новые падения, а мне – двухчасовое ожидание электрички до Краснореченска и трехчасовая поездка.
В электричке я все же прикинул план первоначальных действий. Я хорошо помнил обратный адрес на надписанном Танечкой конверте, поэтому решил навестить экспроприированную квартиру и осмотреться. Где находится сама тетка Саша, можно будет выяснить в милиции и попытаться встретиться и поговорить. Ну, и найти каких-нибудь Танечкиных подружек в институте или общежитии. Вряд ли в Краснореченске находится более одного института, и вряд ли в нем одновременно учится более десяти с половиной Новиковых Танечек.
Ну, а дальше – действовать согласно полученным данным, не забывая о личной безопасности, или возвращаться ни с чем.
Во время путешествия из Петербурга в Краснореченск первоначальный запал прошел, и перед самым Челябинском я уже довольно скептически косился на «дипломат», выглядывающий с боковой полки над дверью. Может быть, этому способствовали длинная дорога, верхняя полка, угрюмая тайга, сбегающая с Уральских гор, и серые замерзшие реки, незаметно переходящие в заснеженные поля… Люди, называющие себя великим народом, убивали друг друга по всей считающей себя великой стране. Убивали из зависти, из алчности, из глупости и даже из любопытства. Конечно, мне было очень жалко Алешку и хотелось, чтобы кто-то понес наказание, но не более того. Его смерть не стала для меня личной трагедией, а Танечка, на которую он не мог надышаться, оставалась лишь именем и удивленными глазами на фотографии.
***
Наконец, я шагнул из тамбура вагона в Краснореченск.
Я сдал «дипломат» в камеру хранения и там же поинтересовался, где находится ближайшая гостиница, и как проехать на улицу Победы. Оказалось, ближайшая гостиница находится на улице Победы, а сама улица Победы начинается прямо от вокзала и тянется через весь город. В отличие от приемщика багажа я не увидел в этом ничего настолько забавного, чтобы хохотать от души, всплескивая руками, и звать послушать какого-то Колю.
Расстояния в центре Краснореченска были сжаты и измерялись не автобусными или трамвайными остановками, а минутами ходьбы. Вскоре я подошел к нужному мне дому. Он, действительно, выгодно отличался от остальных, хотя всю улицу Победы окружали сталинские дома. Дом стоял на холме, нависая над озером, от его левого крыла раскинулся парк, так что, в окна заглядывали не только заводские трубы. По всему периметру на уровне второго этажа дом опоясывали широкие, трибунообразные балконы с колоннами. На такой балкон так и хочется влезть, снять кепку и обратиться к народу.
Бывшая квартира тетки Саши находилась как раз на втором этаже. Сквозь приоткрытую дверь доносились звуки и запахи капремонта.
Я неназойливо постучал и вошел.
В квартире вовсю трудились наемные люди, поэтому я миновал две комнаты совершенно не обремененный излишним вниманием. И в третьей комнате я, скорее всего, увидел бы такие же ободранные стены и заляпанный грязными следами пол, но туда мне попасть не удалось.
