Давид нежно улыбнулся.

- Не надо менять. Я уже привык, мне нравится.

- Тогда я прикажу сшить тебе что-то похожее.

- Вам надоело видеть меня в одном и том же? - забеспокоился.

- Мне надоело думать, что мой близкий человек ходит как слуга в доме баронета. Ты в мои покои вхож, - ласково улыбнулся. - Разве может человек, вхожий в покои короля, позволить себе такую простоту? - кивнул на одежду.

- Но она такая мягкая, - начал переживать за то, что его оденут неудобно, но красиво. - Она такая лёгкая. Я не хочу чего-то другого.

- Хм, - приблизился. - Давай тебе сошьют и ты примеришь, а уже потом решишь, что тебе нравится больше? Это, - указал подбородком на рубаху, - или то, - кивнул в сторону.

- Ладно, ваше величество… - отвёл печальный взгляд.

- Мой портной ещё никого не разочаровывал, - поцеловал его в щёку.

========== Глава 21 - Заключенный ==========

Через несколько часов, уже ближе к полуночи, Давида провели в подземелье. Александр, что его сопровождал, был одет максимально просто - льняные рубашка и штаны, к которым в будущем должен был присоединиться темный фартук. Открыв перед королем все двери, мужчина завел правителя в пыточную, где на время оставил одного, выйдя тем временем за обвиняемым. Давид с неприязнью оглядел помещение. Тут было темно и сыро, на двух стенах горели факелы, а на полу красовалась засохшая кровь. Застоявшийся воздух мешал дышать, а недавно умершая крыса где-то неподалеку подзывала рвоту своим насыщенным запахом. Под потолком же находились цепи, такие же как и на полу, очевидно предназначенные для того, чтобы заковывать в них людей. Также, тут стояли стол с разными приспособлениями и ножами, и очаг, предназначенный для нагрева клейма. Из коридора послышались грозные шаги, вместе с испуганным лепетанием чьих-то босых ног по холодному и сырому камню.

Давид отошёл чуть в сторону, направив к двери свой взгляд.

- Иди давай! - грубо послышалось из коридора.

В проходе показалась знакомая фигура устрашающего Александра, в чьей железной руке находились темные кучерявые волосы измученного человека в набедренной повязке, что словно животное пытался как-то идти то на двух, то на четырех, постоянно при этом спотыкаясь. Давид невозмутимо оглядел это голое существо, которое грубыми движениями начали подвешивать за руки. Генри сам на себя был не похож.

Кожа его побелела от голода и холода, начав просвечивать вены, кое-как прикрытые грязью и старым потом, от которого он не мог избавиться. Тело исхудало и демонстрировало всем его почти целые ребра, три из которых уже были сломаны и чуть смяты. Весь усеянный ссадинами, синяками, порезами, и пятью выжжеными знаками, с крупной гангреной на левой голени, он бессильно наблюдал за палачом, чуть ли не плача от этого образа, внушающего такой страх и ужас, в тандеме со своим безвыходным положением. Замки на кистях и щиколотках захлопнулись. Давид заметил потёки уже застывшей крови, обрамляющие пальцы недавнего родственника. Некоторые ногти уже были вырваны, а мелкие косточки - сломаны.

Генри заметил гостя не сразу, ведь он совсем отвык видеть за это время людей. Он даже не знал какие сутки он уже сидит в этом подземелье, сколько прошло дней, недель, месяцев. Он ничего этого не знал. В камерах не было окон, а ту немногочисленную пищу, что ему иногда давали - приносили нерегулярно. Когда он спал, когда бодрствовал тоже было непонятно. Сон и реальность в его голове смешались так, что те же пытки могли оказаться простым сном, а спасительные галлюцинации - реальностью. Человек, которого он видел строго стоящим у стены, казался ему знакомым, но откуда - Генри уже не знал. Чувства, что этот человек вызывал, также были неоднозначными. Он не знал имени своего палача и его помощника, уже не помнил себя или свою жену с ребенком. Единственный образ, с которым его разум не хотел расставаться, принадлежал Льене. Он помнил ее лицо, голос, имя и то как она двигается, как она может нежно обнимать и соблазнительно шептать, как она может смотреть на него с улыбкой и как может изящно поправлять свои белоснежные волосы. Это было всё, что он помнил о своей жизни, всё, что не давало его рассудку окончательно помутниться от этой ежедневной боли с постоянными мучениями. Это было единственное, из-за чего он всё ещё не признался в том, чего уже не помнил.

Александр зажёг угли в очаге факелом и положил на эти черные комки клеймо. Давид молча наблюдал, сложив руки за спину. Палач взял плеть. Дабы как-то разогреть собственные мышцы и зажечь огонь своей же жестокости, он начал безжалостно пороть виновного. От первого удара Генри вскрикнул, от второго горько расплакался, подняв лицо к небу. Дальнейшей боли он почти не чувствовал, так хорошо он привык к порке с ранних лет. Он только пускал крупные слезы и жалобно выл, вздрагивая от каждого нового шлепка плетью по его изможденной коже.

Наблюдая за этим минут пять или десять, Давид наконец задал вопрос:

- Порка была основным орудием допроса?

- Нет, ваше величество, - последний раз лупонул худое тело кусками кожи и встряхнул рукой.

- Как видите, это не самый действенный способ. Уродца часто лупили в детстве и юности. Он почти не восприимчив к такому наказанию.

- Да, я заметил. Бью я его для того, чтоб проснулся, - отложил инструмент на стол. - Виновный постоянно хочет спать.

- Пробовали лишать его сна? Я однажды несколько дней не спал, так чуть рассудка не лишился. Если тоже самое провернуть с ним - я почти уверен, что можно будет чего-то добиться.

- Хм, никогда не думал об этом, - взглянул на правителя. - Я предпочитаю больше физические наказания, - подошёл к очагу. - Вы более гуманны, ваше величество, - взглянул на нагретый до красна металл.

- Я бы так не сказал, - беспристрастно выдал, наблюдая за шурином.

Александр взял клеймо и решительно направился к телу. Прижег одно из сломанных ребер. Генри в ужасе завопил, начав извиваться будто живая змея на сковороде. Спокойно выслушав весь этот крик, что скоро перешёл в отчаянный плач, Давид подумал что и эта пытка недостаточно болезненная для зятя.

- И это не работает, - категорично выдал. - Что вы с ним ещё делали?

- Ногти вырывал, мышцы резал, - обернулся.

- Дух его вы угнетали?

- Он уже угнетен, - взглянул на дрожащее тело.

- Но не сломлен. Есть причина, почему он до сих пор молчит.

- Возможно. Но рано или поздно он заговорит, - с силой прижал горячее клеймо к низу живота.

Заключённый выкатил ошеломленные ужасом глаза, издав при этом до такой степени болезненный и отчаянный вопль оглушающий всех, что на секунду Давиду стало его жалко. Король быстро отбросил эти мысли о пощаде.

- Такая боль с ним не работает.

- Со всеми работает. Рано или поздно он откроет свой рот и во всем признается, - отложил остывшее клеймо в огонь. - Он такой же человек как и все, - взял небольшой нож. - И боль испытывает также, как и все, - присел у его ног на корточки и взял одну ступню в руку. - Когда-то его дух всё же сломается, - залез концом лезвия под большой ноготь и медленно надавил.

Генри весь покраснел от боли и залился слезами от отчаяния, изможденно при этом закричав Богу, что его явно не слышал. Давид отвёл взгляд от пальцев, что стали испускать кровь.

- Продолжайте без меня. От этих криков я оглохнуть могу, - прочистил ухо.

- Конечно, ваше величество, - кивнул ему Александр. - Если он начнет говорить, я сразу же передам вам.

- Отлично, - слегка кивнул ему, взглянул на зятя, такого же несчастного как святые на картинах и вышел.

Уснуть король не мог ещё полночи. На следующий день, подумав над этой ситуацией ещё немного, его величество сели за стол и стали писать приказ, в котором говорилось о перевозке Генри в столицу и о суде, который должен был над ним случиться. “Если бы не его высокородность, уже давно бы стены замка своей тушей украшал”. Кроме этого, было написано отдельное письмо, где правитель добавил пару мелочей, таких например как вручение зелёной ленты и указания портному, по поводу Арифа.