– Чарли, мы ненавидим Бекки, ты что, забыл?

Он надул щеки и шумно выдохнул:

– Знаю, знаю, но…

– Никаких «но».

После этого он уговорил меня идти не за «Монстром Манчем», а в «Техасских жареных цыплят». Сказал, что ему жизненно необходимо в последний раз нормально поесть перед отъездом в лагерь «Золотистая фасоль», где семейство Андерсон проводит ежегодный детокс. Мама Чарли три года назад заделалась веганкой, и с тех пор он ноет, что жизнь его разбита.

В «Цыплятах» он заказал самое большое ведерко и, дочиста обгладывая крылышки и ножки, трещал о том, до чего несчастное лето его ждет: одно сплошное авокадо под лозунгом «Здоровые детки = счастливые детки».

Если бы я мог тогда догадаться, что случится на самом деле, я бы сразу пресек это нытье. Но я-то не догадывался и потому выслушивал его планы – зашить конфеты в карманы пижамы, упрятать чипсы в спальный мешок, – а сам с тоской думал, что мое лето будет в миллион раз скучнее.

Окей, я вас предупредил, что сейчас будет грустно. Но придется об этом рассказать, потому что если бы Бабс не умерла, то не было бы никакого путешествия и никаких чудес

Признаюсь, домой я шел не в лучшем настроении. Но это и понятно: меня ждало целое лето без планов и без друзей. Уже подходя к дому, я увидел Айлин, которая выгуливала Леди Гагу. Под «выгуливала» я имею в виду, что она стояла на одном месте с полиэтиленовым пакетиком наготове, пока Леди Гага делала свои дела на тротуаре. Я попытался обойти ее, но она посмотрела на меня очень странным взглядом, – Айлин, не Леди Гага, потом склонила голову набок и сказала:

– Ах ты, бедняжка. Когда найдешь в себе силы, заходи ко мне, я подровняю эту твою нелепую челку.

Я не был близко знаком с Айлин и не понял, почему ее вдруг так заинтересовало состояние моих волос.

А она шмыгнула носом, промокнула его платком и сказала:

– Мне очень жаль, Фред. Просто пришло ее время, вот и все.

Я глянул на Леди Гагу и пожал плечами: пришло так пришло. Дело такое, надо – значит надо.

Теперь-то я, конечно, понимаю, что Айлин имела в виду вовсе не Леди Гагу, наложившую кучу возле бунгало мистера Бернли, но в тот момент я об этом не задумался, потому что взгляд мой привлекло удивительное зрелище – папа, стоящий у ворот.

Зрелище это было удивительным по двум причинам.

Причина номер один: с момента своей «незадачи» папа ни разу не покидал дивана.

Причина номер два: папа курил!

Я пришел в ярость. Я не собирался стоять и спокойно смотреть на это медленное самоубийство. Поэтому я завопил:

– Папа! Что ты делаешь?!

Он от неожиданности так вздрогнул, что чуть не упал. Я подбежал к нему – ярость придала мне ускорение – и с ходу начал пересказывать свой доклад о вреде курения, который делал на естествознании в пятом классе:

– Папа, в табачном дыме содержится более пяти тысяч химических веществ…

– Ты ведь не собираешься перечислять сейчас все пять тысяч, правда, Фред? – устало перебил он.

На мой взгляд, это вышло довольно грубо с учетом того, что я пытался спасти ему жизнь. Мне хватало и одного умершего родителя.

– Доказано, что минимум двести пятьдесят из них вредны, в том числе синильная кислота, угарный газ и аммиак. А из этих двухсот пятидесяти вредных веществ минимум шестьдесят девять вызывают рак.

Я глазам своим не поверил, когда после этих слов он снова затянулся сигаретой. Смотрел, как он выпускает дым из ноздрей, и думал, что сейчас рвану, как та бутылка колы на утреннике.

Папа, наверное, это понял, потому что сказал «извини, Фред», бросил окурок на землю и раздавил здоровой ногой.

– Почему ты курил?

– Потому что Бабс.

Окончательно сбитый с толку, я сказал:

– Ну нет, Бабс не курит. И, честно говоря, это низко – перекладывать вину на Бабс. Это же ты курил, причем тут она?

– Нет, я не это имел в виду.

– А что ты имел в виду?

– Ее нет.

До меня все не доходило, какое это имеет отношение к внезапной тяге моего отца к никотину.

– Может, она у мистера Бернли? – предположил я, потому что в прошлый раз, когда мы не могли отыскать Бабс, она преспокойно пила с мистером Бернли херес и играла в «Монополию» на раздевание. Ну не то чтобы совсем на раздевание, однако свой голубой кардиган она сняла, и мы с папой ее потом еще много недель дразнили – до тех пор, пока она не пригрозила, что перестанет стирать нам трусы и печь пироги. Только тогда мы успокоились.

– Она не у мистера Бернли, Фред, – сказал папа, медленно качая головой. – Ее нет в смысле совсем.

– Нет в смысле совсем?

В голове у меня зажужжало, и направление этого жужжания мне сильно не понравилось.

– Твоей Бабс больше нет с нами, Фред. Она умерла. Так он сказал. Такими словами.

Не знаю почему, но я засмеялся.

Не в смысле «ха-ха-ха, как смешно», а в смысле «ха-ха-ха-у-меня-в-мозгу-короткое-замыкание-и-я-не-контролирую-свои-эмоции».

Потом я заговорил, но не знаю, понял ли папа, что я сказал, потому что подбородок у меня вдруг сам собой затрясся. Я хотел сказать: «Как она могла умереть? Ты же говорил, она нас всех переживет!» Но прозвучало это, боюсь, примерно так: «Како… реть… рило… сехпе… вет!»

Папа как-то обмяк, привалившись к воротам, и сказал:

– Прости, Фред.

– Простить? За что? Ты ее убил?

Разумеется, я не думал, что он ее убил, – видимо, это у меня было нервное потрясение.

– Что-о? Нет! – Теперь потрясенным выглядел папа, что вполне понятно.

У меня сжалось горло, я изо всех сил пытался сглотнуть слюну, чтобы продышаться.

– Тогда что случилось? Утром, когда я уходил в школу, с ней было все в порядке!

– Она была старенькая, Фред. Просто пришло ее время. (Вот тогда-то я и понял, что Айлин говорила не про Леди Гагу.)

Папа протянул мне руку, но я отшатнулся – ничего не мог с собой поделать. Я был очень, очень зол, а кроме него, мне не на кого было наброситься с обвинениями. И я заорал:

– Она всегда была старенькая, но она раньше никогда не умирала! Как ты мог это допустить?

Я гневно протопал мимо него в дом. Сзади послышался стук костылей.

– Фред! Стой! Подожди! Послушай!

Но я не стал стоять и ждать, потому что не хотел больше ничего слышать. Швырнул школьный рюкзак в прихожей и ринулся в кухню. Тут же за спиной раздался оглушительный грохот – это папа рухнул, споткнувшись о мой рюкзак. Знаю, что это плохо, но крошечная частичка меня хотела, чтобы он ушибся – ну чуть-чуть, – просто в отместку за то, что он сообщил мне о Бабс.

Он не ушибся, но разозлился. У него вырвался поток слов, которые нельзя повторять. Некоторые из них я слышал раньше, некоторые – типа «долбоблин» – он, кажется, сочинил прямо на месте. Повезло ему, что Бабс умерла, потому что, если бы она это услышала, ему бы не поздоровилось.

– Фред! Что я тебе говорил про рюкзак? А ну бегом назад!

Какую-то долю секунды я думал, а не смыться ли мне, но совесть взяла верх, и я вернулся в прихожую – ровно в тот момент, когда он вышвыривал мой рюкзак на задний двор.

– Зря ты это, – сказал я. – У меня там «Капри-Сан», он, наверное, лопнул и залил табель.

Но папе, похоже, было наплевать, он все еще сильно сердился. Он попытался встать, но никак не мог распутать узел из конечностей и костылей. Тогда он снова выругался и метнул костыль куда глаза глядят, и тот вылетел во двор и приземлился на мой рюкзак. Папа схватился за второй костыль, но я успел перехватить его до того, как он тоже отправился в полет.

– Прекрати выбрасывать вещи, ладно? – И я добавил то, что наверняка сказала бы Бабс: – Что подумают соседи?