— Оксана? — рука Джека приподняла моё лицо за подбородок. Я моргнула, промычала что-то наподобие «А-а… Э-э…», а пытливый взор всё выискивал за капитанским плечом нужную фигуру. — Оксана, ты…
— Где Тим? — перебила я, отшатнувшись от Джека.
Воробей забавно поджал губы и пожал плечами.
— Ушёл. И вроде как пообещал не возвращаться, — он кивнул в сторону, где холм резко обрывался: там, далеко-далеко внизу вилась река, у которой теплились три огонька: последние жители исчезающей деревни зажигали свет в окнах. Пустой взгляд затравленного зверька долго и безразлично гулял по голым склонам холмов, по извилинам реки, по разрухам домов, прежде чем подняться к Джеку. Вероятно, он принял это за упрёк, поэтому шагнул назад и поднял руки вверх: — Что ты так смотришь? Даже не думай закатывать новую обиду, цыпа! Это не из-за меня!
Я посмотрела куда-то в сторону и сделала несколько безучастных шагов прочь. На губах скользнула нервная, странная для себя самой ухмылка. Прежде чем скрыться в темноте густого леса, я мельком повернула голову к Джеку и неоднозначно повела плечами:
— Я знаю. Это из-за меня.
Лес долго, бессмысленно плыл вокруг, пока я шагала куда глаза глядят. Впрочем, нет, это не верное утверждение — я не глядела по сторонам, и никаких лесных троп, никаких тонких чёрных ветвей и извилистых пальмовых стволов не было перед затуманенным взором. Депрессия? Нет. Не до такой степени. Грусть? Слишком слабое определение. Опустошение? Пожалуй, именно оно. Кто был прав, кто был не прав — все прочие гнусные душевные состояния порождало чувство вины. А может быть, злость. Душевные терзания не могли свестись к одной теме — они разнились от предательского «Разбила сердце доброму честному парню» до «Сам виноват! Не мальчишка уже, чтобы закатывать такие бурные истерики! Он должен уважать мой выбор!». Чувствовать себя виноватой за то, что сказала человеку правду — очень глупо и неправильно. Но что-то едкое и промозглое вцепилось в разум, с гипнотической силой внушая: за всю его доброту, за всю его поддержку, за все те моменты, когда он спасал тебя от различных напастей, ты отплатила этим? Бессовестная, бездушная, строптивая девка и прочее-прочее.
Вскоре борьба чувств и суждений в голове устроила третью мировую, которая закончилась полным проигрышем всех сторон. Победу над ними взяла новая — злобное чувство уверенности в собственной правоте. Злобное, потому что Тим довёл до белого каления, и внутренний голос справедливо рассудил, что не стоит заморачиваться по поводу человека, который для тебя ничего не значит. «Ты официально пиратка, в конце концов! Ты уже давно решила взять всё в свои руки, и последние события ты прекрасно преодолела без помощи ухажёра, заметила? А если ты терзаешься по поводу разбитых чувств кавалера, то ты лишь глупая девчонка, присвоившая незаслуженный пиратский титул».
Нога наступила на освещённый участок земли. Взгляд на некоторое время остановился на нём, глядя куда-то между камешков, а потом взобрался к его источнику. Передо мной раскинулось море. В некотором отдалении от берега мерцали фонари на чёрной корме шхуны «Марко Поло», временно сменившей пост «Жемчужины». Тучи разошлись, и луна озарила рваный участок неба вокруг себя, со скупостью бросив долю своего света на землю. От этого на иссиня-чёрной воде дрожали две дорожки — одна вела прямиком к кораблю, а другая исчезала где-то между небом и морем. Я шагнула в маленькую пенную волну, что ласково лизала берег, и зашагала вперёд. Дно опускалось постепенно, медленно, а исчезло из-под ног только на половине расстояния до судна. Плыть по переливающейся дорожке света было легко — волны послушно расступались перед руками, ноги лениво теребились позади, помогая удерживаться на поверхности, а слабые волны приятно гладили подбородок и края щёк. Вскоре рука ухватилась за скользкую перекладину штормтрапа, вделанного в борт шхуны. Мокрая одежда сразу же отяжелела и потянула вниз, поэтому, когда я перелезла через борт и легко коснулась палубы, поспешила выжать из неё лишнюю воду.
Скрипучая дверь безропотно впустила меня в капитанскую каюту. Фонарный свет с палубы осветил порог и лёг бледно-оранжевым полотном на стол и комоды. Этого оказалось недостаточно, поэтому пришлось затеплить одну из свеч канделябра. Едва фитилёк полыхнул, тени задрожали по столу, а свет упал на знакомый пергамент. Уголок губ приподнялся в ухмылке. Я плюхнулась в кресло и выудила из-под него же початую бутыль. Поглядела на танцующую в нём хмельную жидкость — и без раздумий приложилась к горлышку. Крепкий, огненный алкоголь сразу же согрел после долгого заплыва. Приятное тепло разлилось в животе и горле, и я откинулась в кресле. Глоток за глотком — бутылка пустела. Вместе с её содержимым исчезали страхи и сомнения. Когда перед глазами пролёг лёгкий туман опьянения, бутылка примостилась на столе, а вместо неё в руках оказался тот самый пергамент со странной картой. Новая попытка вникнуть в странные письмена, окружающие берег, не приводила к успеху — сколько ни вертела я её в свете свечи, сколько ни вглядывалась, вместо понятного ответа на все вопросы на меня глядела оттуда внушительная и очень красноречивая фига. Сумасшедшие записи, линии, круги и отметки плыли перед глазами, путались, сводили с ума. Но особенное внимание привлекало изображение обезьяньемордого языческого божка в правом верхнем углу — оно вызывало странную неприятную дрожь и пугало. Крохотные глазки-бусинки смотрели с пергамента поистине злобно и плотоядно, но притягивали взгляд, будто действительно имели какую-то силу. Из груди вырвался несчастный вздох, и руки закрыли лицо. Я опёрлась локтями о стол, мучаясь в догадках. Сквозняк затеребил пламя свечи, и тени запрыгали по изображению. Остекленелый, неосмысленный взгляд застыл на зеркальце в лапках божка. Маленькое, округлое зеркальце. Что-то проступило на окраине разума, догадка подступила и вертелась совсем рядом. Подсказка, которую, оказывается, подкинули нам составители, всё время была на виду, но только сейчас до меня дошёл посыл изображения. Дыхание перехватило от волнения. Под моей рукой карта с лёгким «шурх!» покинула столешницу — я вывалилась из-за стола и, спотыкаясь на ходу, кинулась в другой конец каюты и, достигнув пункта назначения, стремглав нырнула в сундук. В куче своеобразного хлама мелькнула ручка зеркальца — и уже в следующую секунду я ухватилась за неё. Зеркальное стекло отобразило оторопевшую девицу с огромными красными глазами, под которыми синели знатные круги, но вместо того, чтобы ужасаться собственному внешнему виду, я сразу же поднесла карту к зеркалу и забыла, как дышать. Сердце пропустило несколько ударов. Губы тронула улыбка. Несколько мгновений тишины — и из горла вырвался немного сумасшедший смех.
— Ха-ха-ха… О-о, Господи! — я запрокинула голову к потолку. — Ха-ха. Господи, как же всё просто! — и, не отрывая счастливый взгляд от отображения в зеркале, на интуитивном уровне вернулась за стол. — Вот оно как! Ха-а…
Не теряя времени даром, я снова поднесла карту напротив зеркального стекла и с жадностью вчиталась в строки. В отражении буквы, написанные задом наперёд, принимали свою истинную форму и обличались в чёткие, ясные слова. Такого триумфа я не испытывала давным-давно, поэтому хотела сохранить это чувство как можно дольше и серьёзно сожалела, что Джека нет рядом. Однако, дело поправимое…
Наспех, не вдумываясь, я прочла незатейливые слова и, оставив пергамент на попечение пустой каюте, вихрем вырвалась на палубу, шокировав часового, что в гордом одиночестве хлебал ром на шканцах. Можно было взять лодку, пересечь на ней краткое расстояние до берега, но терять уже было нечего, кроме времени — за от силы десять минут ни волосы, ни одежда, даже не обзавелись мыслью подсохнуть. Оттого, махнув рукой, я взлетела на планшир и сиганула вниз. Холодная вода приняла незваную гостью менее радушно чем на пути «в первый конец» — её температура свела мышцы и сковала движения — но лишь на секунду, чтобы в следующий момент я могла вырваться на поверхность и усердно грясти к берегу, сосредоточенно закусив губу.
