Малышка же с ранних лет наскоком покоряла каждого фонтанирующей энергией и неукротимым обаянием. Ее прелестное, похожее на полупрозрачный цветок личико имело такое выражение, словно она вот-вот должна была получить некий чудесный подарок и ждала этого момента с еле сдерживаемым нетерпением: когда же? Ребенком она сто раз на дню приходила в совершенный восторг: «О, котлетка! Ура, Миша пришел! Кино начинается! Тетрадка розовая! Синичка на подоконнике!» – и так без конца с неослабевающей радостью первооткрывателя. Ее вечное возбуждение радовало, заражало, лихорадило, утомляло не меньше, чем забавляло. Она была подвижна словно ртуть, и эта подвижность воспринималась как свидетельство неоскудевающей жизнерадостности.

Угловатую, длинноногую, порывистую Юлечку более-менее удавалось усмирить спортивной гимнастикой, на которую Ирина записала ее, как только получила сестру под опеку.

– От Малышки можно спастись только одним способом – уходить ее вусмерть, – говорил Михаил, за которого Ирина как раз вышла замуж.

Если не считать того, что в квартире Антиповых много чего было сломано и разбито, следовало признать, что Малышка росла неугомонным, но не проблемным ребенком: с аппетитом ела, хорошо спала, занималась спортом и в музыкальной школе, прекрасно училась. Рядом с уравновешенными Ириной и Михаилом она казалась световым шаром, светлым, подвижным, источающим любопытство и незлобивость.

В кругу друзей Антиповых Юлечку называли дочерью полка и баловали, пестовали, обожали с радостью молодой дурашливости и проблесками будущего родительства. Ее хорошенькое, улыбчивое личико и сокрушающее обаяние примиряло всех с неизбежным обременением семьей в будущем и дарило прилив сил и ощущение радости жизни в настоящем. Малышку заваливали вкусностями и игрушками. Она принимала подношения с таким кокетством, которое наповал сражало мужчин всех возрастов, а женщин сначала смешило, потом смущало. Крошка Малышка строила глазки, жеманничала и улыбалась с той откровенностью и намеренностью, которые можно было извинить лишь детской непосредственностью. Столь беззастенчивое использование личной привлекательности приводило мужчин в восторг, ибо встретить подобное у повзрослевших красавиц было уже невозможно. Девушек это поначалу тоже забавляло, но в какой-то момент у некоторых из них можно было перехватить во взгляде подозрение, что Юлечка вполне осознанно эксплуатирует свою детскую прелесть, и это отталкивало.

С удивлением отмечали одну особенность Малышки: при всей своей ласковости к родным, она никогда ни к кому из их друзей – как бы ее не задаривали – не ластилась и не любила, чтобы ее обнимали, даже просто трогали. Каждый новичок в их кругу проходил обязательную стадию упорства, надеясь добиться расположения девочки и получить эксклюзивное право на объятия, но со временем взрослые отступались, решая, что ребенок прав: нечего чужие микробы собирать!

Для Малышки был только один человек, которого она целовала и обнимала десятки раз на дню – Ирина. На нее девочка смотрела влюбленными глазами и в ответ требовала любви почти тиранически. Так прямо и говорила:

– Люби меня!

– Ты же знаешь, я очень тебя люблю.

– Ты вчера говорила, а сегодня нет, что, все?!

– Люблю!

– Сильно?

– Сильно.

– Не надо сильно, надо больше всех.

– Больше всех. Тебя я люблю больше всех, моя девочка.

Малышка вздыхала счастливо и умиротворенно. Если сестра вдруг делала ей замечание, изумлению не было предела: «Зачем ругаешь? Люби!»

В школьные годы она запросто средь уроков могла прислать сестре смс: «Любишь меня? Люби сильнее всех» У Ирины при этом всегда сжималось сердце, не обижают ли там ее ребенка, не случилось ли чего, но Юлечка вообще никогда ни на кого не жаловалась. Вообще. Никогда.

Как-то, еще в начальной школе, Ирина поинтересовалась, не обижают ли ее.

– Обижают? – переспросила Малышка.

– Ну там пенал прячут или забирают что-нибудь?

– Один раз, – беззлобно ответила Малышка, – потом такого не было.

– А что было в тот раз?

– Коля забрал мой рюкзак и бегал по классу.

– А ты?

– Я взяла его карандаши со стола и стала ломать их по одному.

– А он? – почему-то испугалась Ирина. – А другие дети?

– Они перестали смеяться и смотрели на меня. Коля бросил мой рюкзак, я все равно смотрела на него и ломала его карандаши, тогда он поднял рюкзак и положил его туда, где взял. И все. – Юлечка бесхитростно взглянула на сестру.

Сердце Ирины ухало. Ее ни разу не вызывали в школу с жалобами на Малышку, может, ребенок странно описывает этот случай и только?

– Тебе не было обидно? Или страшно?

– Страшно? Нет. Я просто думала, что он дурак, – обескуражила Юлечка, подняв невинные глазки.

– А ты сама кого-то обижала? Может, забирала чьи-то вещи?

– У них нет ничего такого, все мои вещи лучше в сто раз, – бесхитростно отрезало юное создание, загнав свою воспитательницу в окончательный тупик.

– По-моему, умение постоять за себя и поставить другого на место – прекрасная черта, – после некоторого раздумья заявил Михаил, – и метод вполне по-детски непосредственный.

Ирина все еще выглядела растерянной и Михаил добавил:

– Ты же не помнишь, как вела себя в ее возрасте?

– Не помню, чтобы была в такой ситуации.

– Она твой хвостик, все за тобой повторяет, будет твоей копией, в этом можно не сомневаться.

Малышка действительно срисовывала Иру до смешного и с большой важностью. Ирина разводила комнатные цветы, так Малышка надевала ее домашние шлепанцы и с талантом пародиста поливала, удобряла, опрыскивала, обрывала и разговаривала с растениями точно как сестра. Это было уморительно. Когда Ирина принесла с улицы совсем крошечного котенка, которого первое время кормили с пипетки, Юлечка враз научилась ухаживать за ним, причем именно с мимикой и интонациями сестры, с тем же бесстрашием и решительностью. Малышка вообще никогда не тушевалась и не раздумывала перед принятием решений, страх или сомнения ей были неведомы, в этом она превосходила сестру, которой подчас приходилось брать себя в руки и унимать волнение. Котенка за замечательный дымчатый окрас и печальные обстоятельства приобретения назвали Брошкой и не спускали с рук. Однажды Ирина рукодельничала и вывалила на диван резинки и тесемки, отвлеклась на телефонный звонок и, когда вернулась в комнату, обомлела: Брошка запуталась в резинке и свалилась с дивана, повиснув на ней как на удавке. Бедный котенок извивался и дергался, растопыривал крошечные лапки, но высвободиться не мог, а Малышка сидела перед ним на коленях и смотрела на его мучения с бесстрастием рептилии.

– Боже! – схватила Ира Брошку. – Юля! Что же ты не помогла ей? Она же могла задохнуться!

Малышка взглянула на сестру все с тем же хладнокровием рептилии, словно пребывала в каком-то трансе, и спокойно сказала:

– Тогда ты могла бы завести себе сиамского котенка. Ты же всегда хотела сиамца.

– Что ты такое говоришь? Разве так можно? Сидеть и смотреть, как кто-то гибнет!

– Они наврали. В кино говорили, что, когда задыхаются, то от судорог писаются и какаются.

– Что?!

– В детективе так говорил врач.

– Юля, ну как ты могла не помочь ей? – Ирина чуть не плакала, жестокость Малышки казалась ей чудовищной.

Малышка внимательно посмотрела на сестру, словно изучая ее, пожала плечом и сказала:

– Я больше так не буду. А ты меня люби!

– Люблю!

Когда Ира с глубоким волнением рассказала об этом случае мужу, он успокоил ее:

– Дети в своей непосредственности бывают очень жестоки. Ничего, дорогая, перерастет, поумнеет. Это мелочи, нам бы с любовью разобраться!

Малышку сроду не наказывали – было не за что, не за подранные же колготки и битые кружки? – и смущало, почему она в один миг утрачивала свое обычное жизнерадостное свечение и, словно обделенная и забитая, вдруг требовала свое «люби меня!» Объяснить это какими-то внутренними страхами не получалось. Темнота, Баба-Яга или грозный полицейский, перед которыми обычно трепещут дети, над ней не имели власти. Она не была нервной или впечатлительной, даже никогда не вздрагивала на неожиданный, громкий звук. Казалось, такого уверенного в себе ребенка поищи и не найдешь, но она гасла, если не слышала слов любви даже самое короткое время. Со временем Малышка стала расспрашивать как именно и за что ее любят. Внимание, с которым она выслушивала ответы и задавала уточняющие вопросы, даже смешило. Она будто тщательно анализировала и запоминала, что является прелестью, потому что улыбчива, жизнерадостна, кокетлива, обаятельна как никто, незлобива, бесстрашна, хорошо учится и так далее. С неменьшим интересом выясняла за что людей не любят. Ну какой еще ребенок вел себя подобным образом? Антиповы таких детей не знали и считали свою обожаемую воспитанницу уникумом. А потребность знать, как ее воспринимают окружающие и за что любят Ирина объясняла отсутствием родителей. Старшая сестра полагала, что их с Мишей внимания для девочки, видимо, недостаточно, хотя они ее искренне любили и ласкали, даже собственных детей не спешили заводить, чтобы не вызвать ревности.