Восточнее Виа деи Бентаккорди, в нескольких минутах ходьбы, располагалась сама величественная церковь Санта-Кроче, основанная францисканцами и, наряду с другими целями, избравшая своей миссией проповедь Евангелия мирянам. Весьма вероятно, что благочестивые Буонарроти, жившие по соседству, время от времени присоединялись к прихожанам, собравшимся вокруг новой прекрасной церковной кафедры, вырезанной из дерева Бенедетто да Майано.

Более того, в восьмидесятые годы XV века Санта-Кроче уже была тем, чем предстает нам сегодня, – то есть не только храмом, но и музеем флорентийского искусства: в ней можно было полюбоваться двумя фресковыми циклами работы Джотто (частично скопированными в отрочестве Микеланджело), великолепным горельефом «Благовещение» работы Донателло и двумя восхитительными скульптурными надгробиями, выполненными соответственно Дезидерио да Сеттиньяно и Бернардо Росселлино. Быть может, Буонарроти и жили на Виа деи Бентаккорди в тесноте, но чуть ли не за порогом их встречали великие произведения искусства.

О духе речей, звучавших в назидание прихожанам с кафедры Санта-Кроче, дают представление те, что произносил за полвека до рождения Микеланджело знаменитый проповедник Бернардин Сиенский, впоследствии канонизированный. В своих проповедях святой Бернардин неоднократно обрушивался на содомский грех, к которому были особенно склонны флорентийцы. 9 апреля 1424 года он призвал паству: «Плюньте изо всех сил! Быть может, слюною своею вы потушите огнь мужеложства. А ну, все вместе, плюньте изо всех сил, вот так!»[59] По словам очевидцев, от потока слюны, извергаемой прихожанами, пол базилики сотрясся, словно от рокочущих ударов грома.

Спустя три дня святой Бернардин вывел паству на Пьяцца Санта-Кроче, где был сложен огромный костер из предметов роскоши, и поджег его. Проповеди подобного рода и сопровождавшее их сожжение тех или иных небогоугодных вещей были обычной деталью флорентийской жизни. В частности, они вновь обрели популярность в девяностые годы XV века: эпицентром религиозной бури на сей раз сделался монастырь Сан-Марко, где со страстными и гневными проповедями выступал доминиканец Джироламо Савонарола (1452–1498), грозивший грешникам близостью ада.

В quartiere Санта-Кроче[60] проживали несколько знатных и богатых семейств. Здесь, особенно вокруг Пьяцца Санта-Кроче, располагались их большие городские виллы. Но прежде всего район служил приютом красильщикам, принадлежащим к низшей прослойке среднего класса, и был застроен их tiratoi – навесами, под которыми вывешивались на просушку выкрашенные ткани[61]. Свежевыкрашенные ткани, часто ярких оттенков, заполняли их и представали взору всякого прохожего. Эти tiratoi имели крышу для защиты материи от солнца, но были открыты со всех сторон для ускорения процесса просушки, и потому цветные ткани всевозможных оттенков являли собой привычное зрелище для жителей округа, где вырос Микеланджело. Крупный торговец шелком по имени Томмазо Спинелли (1398–1472) жил в Борго Санта-Кроче по соседству с домом, который занимали Буонарроти[62]. Судя по его бухгалтерским книгам, он нанимал местных красильщиков для изготовления ткани фиолетовой (cremisi), алой (vermiglio), пурпурной (pronazzo), зеленой, желтой и красновато-коричневой (tane). «Гирлянды» ярких тканей наверняка украшали quartiere Санта-Кроче. Возможно, это буйство красок произвело подспудное впечатление на мальчика, постоянно ходившего мимо tiratoi.

Люнетта с изображением Христа, Сикстинская капелла. 1508–1512

Хотя Микеланджело предпочитал изображать человеческое тело обнаженным, он превосходно разбирался в одежде и обладал индивидуальным, неповторимым чувством цвета. Когда в начале восьмидесятых годов XX века начались работы по расчистке плафона Сикстинской капеллы, в люнеттах и в антревольтах, или пазухах, вокруг изображающих предков Христа фрагментов, прежде столь потемневших, что различить на них что-либо было почти невозможно, – обнаружились насыщенные красные, ядовито-зеленые и ядовито-желтые, небесно-голубые и оранжевые тона. Одеяния представших взору персонажей – пророков и сивилл, а также предков Христа – чрезвычайно замысловаты, иногда причудливы и странны, а фасон их явно изобретен самим Микеланджело.

Несмотря на всю свою экономность, Микеланджело отличался изысканным вкусом и умением выбирать красивые материи. Инвентарный список одежд, найденных в его спальне, свидетельствует о его склонности к некоему мрачноватому дендизму. Тот факт, что он почти неизменно предпочитал черные одеяния, как будто говорит о прирожденной суровости, но, с другой стороны, выдает стремление к щегольству, не лишенному известного изящества, ведь глубокий, насыщенный черный получить было труднее всего, и потому черные ткани стоили всего дороже.

Во многих его ricordi перечислены расходы на предметы гардероба. Микеланджело явно любил покупать одежду не только себе, но и другим. Он, как было принято в ту пору, снабжал необходимыми предметами гардероба своих молодых помощников, но предоставлял им одежду в таком изобилии, что несколько смутил даже беспутного шалопая Пьетро Урбано, в конце концов оказавшегося мошенником. В сентябре 1519 года, когда тот заболел и оставался на попечении родственников в Пистойе[63], Микеланджело отправил ему дублет, пару чулок и плащ для верховой езды, на что Пьетро отвечал: «Ни к чему было посылать мне так много вещей»[64].

Трогательная деталь: четырнадцатилетняя племянница Микеланджело Франческа, которую тот взял под опеку, когда в 1528 году скончался ее отец Буонаррото, послала ему список предметов одежды, в которой нуждалась; она начала так: «Вот перечень вещей, которые мне сейчас потребны». «Нужда моя велика, – добавляла она, – ибо у меня ровно ничего нет»[65]. Возглавляло список синее платье (saia azzura), «отделанное как положено и как Вы считаете нужным». По-видимому, она не сомневалась, что Микеланджело сумеет выбрать платье для девочки-подростка.

От представителя семейства Буонарроти, особенно наделенного столь необычайным зрением, вполне можно было ожидать умения разбираться в тканях. На протяжении столетий предки Буонарроти торговали шерстью, а ведь эта отрасль экономики приносила Флоренции главный доход. Лодовико Буонарроти торговлей шерстью не занимался, но в 1507 году и он вступил в цех шерстянщиков, Arte della Lana, чтобы впоследствии передать право членства своим сыновьям[66]. Принадлежность к этому цеху, одному из наиболее могущественных во Флоренции, автоматически делала гражданина представителем городской элиты. Цех шерстянщиков был одним из семи старших цехов, Arti Maggiori, которые, в сущности, правили городом. В придачу существовали и четырнадцать младших цехов. Наемные работники, не входившие в цехи, popolo minuto, не избирались на правительственные посты.[67]

Микеланджело потратил немало времени, ломая голову, как бы основать шерстяное дело для двоих своих младших братьев, Буонаррото и Джовансимоне. Эту затею он обдумывал годами, а когда наконец решился, то предпринимателей из его братьев не вышло, и вложенные в неприбыльное предприятие и утраченные средства стали еще одним яблоком раздора в его и без того недружном семействе.

В старости Микеланджело с удовольствием проводил часы досуга в мастерских портных, суконщиков, шелкопрядильщиков. Так, например, когда в 1520 году он сделался жертвой унизительного выговора, его нашли именно в галантерейной лавке[68]. Доверенное лицо кардинала Медичи во Флоренции Бернардо Никколини обнаружил его там и вслух зачитал письмо, в котором содержались многочисленные и многословные жалобы душеприказчиков папы Юлия II на то, что гробница Его Святейшества до сих пор не завершена, а также жалобы маркиза Массы и владетеля Каррары на самоуправство Микеланджело в каменоломнях. Сделано это было «принародно, точно на суде, чтобы это стало известно, отчего я готов умереть», – сетовал Микеланджело в письме к отправителю гневного послания, кардинальскому секретарю Доменико Буонинсеньи[69]. Формулируя ответное письмо, Микеланджело уже успокоился достаточно, чтобы взять насмешливый тон и представить весь этот случай иронически.