И сейчас я думаю, а существовал ли в действительности этот «Квадрат»? С ним ли я разговаривал и здоровался за руку? Нет! Нет, конечно. Это персонаж мифический, это сгусток зла, данный нам в ощущениях для постижения загадки бытия. И много, много можно найти в чернском житье десятилетней давности сверхчувственных сигналов с разных концов Ойкумены. Приехали толстовцы. Спустились с холмов Грузии, где их начали притеснять потомки Демона и Тамары, не пожелавшие далее делить свои горы с русскими.
Задумайся: люди, искавшие свободы от государства и церкви, не согласные делить с обществом его проблемы, изначально уходили в места пустынные, труднодоступные. Раскольники и старообрядцы, толстовцы и сектанты бежали туда, где за удаленностью от административного центра затруднено исполнение предписаний оного. Север и юг империи, восток настолько дальний, что оборачивается западом – вот места обитания отшельников. Но в конце XX века вакуум норм и законов уже не был связан с географическим удалением от столицы. Приезд в Чернь толстовцев, представителей загадочного племени окраинных русских, живущих от Аляски до Амазонии по заветам отцов, сохраняющих на чужбине чистоту России, нужную лишь в России, я считаю актом официального признания очевидного в быту факта: настоящая пустыня, настоящее запустение и одиночество, где нет ни власти, ни закона, переместились тогда с окраин империи в сердце России. Где ещё найдёте вы заброшенные гектары пашни и туземную дикость? Где ещё за бусы, зеркальце и огненную воду вам разрешат делать всё, что заблагорассудится? В Черни, господа!
А ещё гулял по поселку некий проповедник в долгополом чёрном плаще, ковбойских сапогах и шляпе. Он, кажется, был абсолютно доволен своей судьбой, занесшей его на дикий восток, где так легко представить себя героем вестерна. По-моему, он даже и не проповедовал никому, а только благодарил своего божка за возможность посмотреть любимое кино в удивительном кинотеатре, где под скошенным каблуком чавкает настоящая грязь, где пыльник покрыт настоящей пылью, где пьяная драка с настоящей кровью. Не хватает стрельбы, попкорна и колы, но с этим легко примириться, когда не надо покупать билет на сеанс. Когда ещё приплачивают за просмотр.
Были и другие интересные типы, но была примета времени неодушевленная. Пожалуй, самая яркая. Гуманитарная помощь. Когда Горбачев замирился с вероятными противниками, решено было русских подкормить. По всей Европе взревели двигатели мощных грузовиков, и, подпрыгивая на обломках железного занавеса, устремились в Россию караваны гуманитарной помощи, обречённой на разграбление и мучительный дележ. Стоя в очередях с неотоваренными карточками на сахар и крупу, мы вожделели узнать, что присылают нам соседи по континенту, добившиеся изобилия колбас, сыров и прочей снеди. Бедные, мы не понимали разницы между посылкой от друга и гуманитарной помощью. Непросвещённые, мы, доведись отправить что в Европу, оформляли бы примерно такую накладную: икра красная (1 банка), икра чёрная (1 банка), водка (2 бутылки), тушёнка, сгущёнка и т. д. Что же получали неимущие и сирые наши сограждане? Стоит ли вспоминать! Каюсь, и я однажды включил в свой рацион дары земли Германской, хоть не был убогим и нуждающимся (да и кто из наших сограждан не вкушал консервов из дарёного коня). Не воровал, граждане! Угостили. Итак, баночка не то супа, не то соуса с плавающими кругляшками сосиски. Далее якобы мясное изделие из другой баночки – не режется, на хлеб не намазывается… Что это, если не издевательство?! Закуска дрянная, но и без водки этого не съесть. И глотал я это со слезами, понимая, что объединяющаяся Германия не нуждается в такой пище и потому утилизирует всё посредством русских желудков. И нехорошее, мстительное чувство поднималось в душе моей по отношению к отправителям гуманитарной помощи. С рецидивами этого чувства борюсь и до сих пор. Прошу понять меня правильно! Я, конечно, благодарен людям, которые, видимо, от всей души решили помочь голодающей стране. Но за неказистой этой помощью отчётливо было видно место, отведённое отныне этой стране. Да и злился я, конечно, на себя. За то, что сыграл в халявную эту игру, за то, что ощутил себя профессиональным попрошайкой, который материт подающего ему копейками, а не рублями. Принимали помощь, а получили подачку, ждали гуманизма, а натолкнулись на консервированную добродетель…
И ещё много чем метило нас время. А мы оставляли приметы свои в нём. Глупые обиды, неудачи, скудоумие, дурновкусие, заскорузлость чувств, неуклюжесть нашего существования отливались в приметы времени, топорщились бородавками на физиономии века. Хорошо, если от некоторых удалось избавиться. Хорошо, если знаки нового времени не будут такими же нелепыми. По крайней мере, давайте сделаем вид, что не будут!
…Прошло десять лет. Чернь теперь, конечно, изменилась, обзавелась уютными магазинчиками и закусочными и, похоже, стала выдергивать себя из нищеты. И вот теперь, после того, как я рассказал тебе о том, что было, жду вопроса: «Ты любишь это место на карте или ненавидишь?»
Ответить на это – всё равно что сказать, люблю ли я себя или нет. Иногда кажется, что чернская жизнь невыносима; иногда – что только так и надо жить. А по большей части болтаешься посередине, между «да» и «нет», болит от этого сердце, и нервы дрожат гитарными струнами. Но в подсознании неистребимо живёт несколько воспоминаний, про которые с уверенностью и всегда могу сказать: а вот это правильно и хорошо. Воспоминания эти банальны: синее небо, красное рассветное солнышко, белый утренний туман. Ты говоришь, что это – кич? Не буду спорить. Но за тем, чтобы видеть это, я приехал сюда. И, может быть, чтобы видеть это, я и живу.
Итак, в путь, друг мой! Идём со мной в прекрасную, залитую солнцем даль. Какая красота ждёт нас! Какие звуки, краски и запахи! Мы пойдем с тобой вслед за течением реки Чернь, доберёмся до Медвежки. А дальше – Тургенево, Бежин Луг… Или, если хочешь, Никольское-Вяземское. Какие названия! Какой простор! Какая воля!
В путь! Ошибочно думать, что путешествие (даже маленькое) имеет какую-то цель. У путешествия есть только отправная точка, то, от чего отталкиваются, что оставляют позади, положившись на волю Божию, бредут, любуясь красотой Его мира. Если быть прилежным путешественником, то обретёшь в пути самое главное – себя.
Чернь тянется вдоль трассы на несколько километров. Кажется – вот последний дом. Ан, нет: произвольно стоящие домики оказываются в черте административного подчинения посёлка. Идёшь, и кажется – конца не будет хуторкам да выселкам чернским. Идёшь и видишь, как живёт народ. Тяжко живёт, с натугой. Однако не забывает о детишках: там качелики соорудят, там машину песка свалят перед палисадником, дескать, покатайтесь, пеките куличики, стройте домики – это важные для взрослой жизни привычки. Дай вам Бог, ребятки, когда вырастете, и кулич испечь к светлому дню, и дом поставить, в котором вновь – качельки да песочницы. Так жизнь и теплится. А пока в летнюю каникулярную пору гоняет ребятня на велосипедах, городит схороны тайные да шалашики, таскает из окрестных садов яблоки-зелепухи. Погодите, дети, немного, дайте созреть плодам…
По осени в тех обширных садах благодать. С утра зябко и туман. Между лежащими у ног облаками рядами тянутся яблони. Так, наверное, в раю. И потому каждая мелочь приобретает тайный смысл. Дышишь терпким сытным воздухом, от которого через телесную оболочку струится душа, заполняя весь сад и замирая живописными клубами, как туман.
А по восковым бокам яблок медленно стекают капли росы, эти хрустальные путешественники с северного до южного полюса плода. Легко, но словно нехотя, отмеряют они свой меридиан и, задержавшись на крайней оконечности, удивленно падают в небытие.
Яблочки, как в сказке, наливные: тугие, вызывающе красивые. Если надкусить такое – пьянящий сок польётся в рот. И тут просто челюсти сводит, и грызёшь, грызёшь ещё; объедение… Когда язык одеревенеет и распухнет от спелой кислинки, тогда уж остановишь себя: да хоть центнер слопай тех плодов, не познаешь добра и зла.
