Когда магия стала шириной с крепкий корабельный канат, путники нашли большой зал под охраной самого большого количества сауроков, что им приходилось встречать. В сердце пещеры царствовало исходящее паром подземное озеро. Там в гнездах лежали сотни яиц сауроков – возможно, даже тысячи, – где в тепле развивались детеныши.

Вол’джин поднял руку, чтобы остановить остальных.

«Лежбище в сердце магии».

Не успел Вол’джин в полной мере осознать эту ситуацию, как сауроки обнаружили их и напали. Тролль и его союзники отбивались всеми силами. Сауроки тоже сражались упорно, и, хотя отряд Вол’джина победил, все были ранены и в крови. И все же, пока его напарники осматривали полученные травмы, Вол’джин не мог не продолжить изучать пещеру.

Он молча зашел в мелкое озеро и широко раскинул руки. Закрыв глаза, тролль медленно обернулся по кругу. Невидимые магические канаты хватались за руки, как лозы в джунглях, и заплетались вокруг тела. Завернувшись в них, чувствуя их обжигающую ласку, он понял это место так, как может понять только темный охотник.

Духи кричали от боли тысячелетней давности. В него ворвалась сущность сауроков, скользнула через живот, как гадюка, что эпохи назад ползла по холодному каменному полу. Змея оставалась верна своей природе и духу.

Затем по ней ударила магия. Устрашающая магия. Магия, что была вулканом в сравнении с угольком, каким могло распоряжаться большинство магов. Она хлынула сквозь змею, пронзая ее золотой дух тысячью черных шипов. Затем эти шипы разошлись – туда и сюда, вверх и вниз, изнутри наружу, даже из прошлого в будущее и из правды – в ложь.

Перед мысленным взором Вол’джина шипы тянули и тянули, растягивая золото в тонкую тетиву, а потом разом метнулись обратно к центру. Шипы тащили с собой золотые линии, заплетая их в магический узел. Нити спутывались и обрастали узлами. Некоторые лопались, другие соединялись с новыми концами. Все это время гадюка визжала. То, чем она была однажды, преобразилось в новое существо – существо наполовину безумное от пережитого, и все же гибкое и податливое в руках своих творцов.

И оно было отнюдь не одиноко.

К Вол’джину пришло имя «саурок», не существовавшее до того первого жестокого акта творения. У имен есть сила, и это имя определило новых созданий. Также оно определило их хозяев и отдернуло вуаль с использованной магии. Сауроков создали мо́гу. Могу, которых Вол’джин знал не более чем в качестве далеких теней из смутных легенд. Они были давно мертвы или пропали.

Магия, однако, не пропала. Магия, что могла переделать создание целиком и полностью, осталась с зари времен, с начала всего. Титаны, зодчие Азерота, пользовались той же магией для своих творений. Здравый рассудок не мог понять невероятную силу подобного колдовства, не говоря уже о том, чтобы ее покорить. И все же мечты о ней разжигали безумные полеты фантазии.

Пережив творение сауроков, Вол’джин ухватил центральную истину магии. Он видел путь – лишь проблеск тропки, – но мог продолжить его изучение. Та же магия, что создала сауроков, могла уничтожить мурлоков, убивших его отца, или заставить людей превратиться обратно во врикулов, из которых их, очевидно, сделали. Любое из этих действий было бы достойным применением подобной силы и оправдало бы десятилетия учебы для полного овладения ею.

Темный охотник прервался. Лишь помыслив об этом, он стал жертвой ловушки, что, несомненно, поймала могу. Бессмертная магия осквернит смертного. Это неизбежно. И это убьет мага. А также, скорее всего, и его народ.

Вол’джин открыл глаза и обнаружил, что перед ним, вместе с выжившими из его группы, стоит Рак’гор.

– Как раз вовремя.

– Вождь говорит, между этими существами и могу есть связь.

– Эти могу – они творцы. Творят тут злую темную магию. – По коже Вол’джина побежали мурашки, когда орк прошел дальше. – Чернейшую из магий.

Орк ответил быстрой и дикой ухмылкой.

– Да, власть ваять из плоти и создавать невероятных воинов. Этого и хочет вождь.

У Вол’джина все перевернулось в животе.

– Гаррош играет в бога? Орда живет не для этого, не для этого.

– Он и не думал, что ты одобришь.

Орк ударил жестоко, без жалости. Кинжал вонзился в горло Вол’джина, развернул тролля и отбросил на землю. Его товарищи бросились в битву. Рак’гор и его союзники сражались с безрассудством, не задумываясь о собственной жизни и легко умирая. «Возможно, Гаррош убедил их, что его новая магия сможет вернуть их и сделать еще лучше».

Вол’джин привстал на колено и жестом остановил своих союзников. Он прижал руку к горлу, зажимая рану.

– Гаррош предаст сам себя. Он должен верить, что мы мертвы. Только так можно его остановить. Идите. Следите за ним. Ищите таких, как я. Поклянитесь кровавой клятвой. За Орду. Будьте готовы, когда я вернусь.

Когда они оставили его, Вол’джин действительно думал, что говорит им правду. Но едва тролль попытался встать, его пронзила черная боль. Гаррош продумал всё: клинок Рак’гора обмакнули в какую-то губительную отраву. Вол’джин не исцелялся, как должен был бы, и чувствовал, что силы оставляют его. Он боролся с туманом, что окутывал разум. И он бы справился, не найди его сауроки.

Тролль смутно помнил, как дрался с ними, помнил блеск клинков в темноте. Боль от порезов, отказывавшихся заживать. Холод, просачивающийся в конечности. Он слепо бежал, врезался в стены, скатывался по проходам, но всегда заставлял себя подняться и продолжить двигаться.

Как он выбрался из пещеры и как попал туда, где оказался сейчас, Вол’джин и сам не знал. Здесь точно пахло не как в пещере. Он почувствовал в воздухе что-то неуловимо знакомое, но оно пряталось под ароматами припарок и мазей. Тролль не торопился верить, что оказался среди друзей, хотя на эти мысли и наводил оказанный ему уход. Возможно, его лечат враги в надежде потребовать у Орды выкуп.

«Их разочарует предложение Гарроша».

От этой мысли Вол’джин чуть не рассмеялся, но обнаружил, что сейчас не в силах выдавить из себя смех. Мышцы живота напряглись, но сдались под натиском усталости и боли. И все же то, что тело реагировало, невольно успокоило темного охотника. Смех – он для живых, не для умирающих.

Как и воспоминания.

Не умирать – пока что этого достаточно. Вол’джин вдохнул так глубоко, как только мог, затем медленно выдохнул. И уснул раньше, чем закончил выдох.

Оглядывая двор монастыря Шадо-пан, Чэнь Буйный Портер чувствовал холод, но не смел этого показывать. Внизу, где он подметал снег, запорошивший ступени, тренировался десяток монахов – все босоногие, а некоторые и вовсе раздетые до пояса. В полном единении, с дисциплиной, какой он не видел и в лучших войсках мира, они принимали стойку за стойкой. Мелькали размытые от скорости удары, хлестали в зябком горном воздухе резкие взмахи ногами. Монахи двигались плавно, и в то же время в каждом их движении чувствовалась мощь – мощь реки, бушующей в каньонах.

Вот только они не бушевали.

В этих более чем боевых упражнениях монахи каким-то образом черпали покой. И это их вполне устраивало. Хотя Чэнь часто наблюдал за ними и почти не слышал от них смеха, не замечал он и гнева. Не этого он ожидал от войск, заканчивающих тренировку, но, с другой стороны, прежде он никогда не видел ничего подобного Шадо-пану.

– Позволите вас на пару слов, хмелевар?

Чэнь обернулся и хотел было прислонить метлу к стене, но остановился. Это не ее место, но и требование настоятеля Тажаня Чжу на самом деле не было просьбой, так что он не мог пойти и отнести метлу туда, где ей полагалось храниться. Вместо этого Чэнь просто спрятал ее за спиной и поклонился главе монастыря.

Лицо Тажаня Чжу осталось бесстрастным. Чэнь не мог бы сказать, сколько лет монаху, но он не сомневался, что пандарен родился задолго до сестер Чан. Не потому, что он казался стариком, вовсе нет. Настоятель излучал жизненную силу кого-то возраста Чэня – а то и Ли. В нем было что-то еще, что-то общее с монастырем.