Послышался звук воды, наливаемой в металлическую кружку из ведра. Гулко звякнуло ведро, поставленное обратно на деревянную скамейку.

– На, попей пока холодной воды. Потом горячего чая дам, когда чайник закипит.

Хозяин протянул алюминиевую кружку Александру и остался ждать, когда тот неловко и через боль взял её и сделал несколько глотков. Вода была вкусной, колодезной и на какое-то время принесла облегчение, заставив своим холодом отвлечься от боли в груди и голове.

– Спасибо! – поблагодарил Александр и дрожащей рукой вернул кружку хозяину, попытавшись после этого поменять положение своего тела, чтобы иметь возможность увидеть окружающую его обстановку. Это немного удалось, но увиденная картина не принесла Александру никакого облегчения – ни физического, ни морального. Сознание его хоть и прояснялось постепенно, но память последних событий пока не возвращалась. Вопросов к увиденному стало ещё больше.

Комната в избе была небольшой. Не больше сеней в обычном деревенском доме. Одна дверь на улицу, ржавая железная щеколда на ней. Посредине комнаты возле стены – старая кирпичная печка с чугунной почерневшей поверхностью, на которой стоял допотопный чайник, во многих местах помятый. Рядом с печкой находился небольшой грубый деревянный стол, ничем не прикрытый, с несколькими алюминиевыми тарелками, вложенными одна в одну, и торчащими из них ложками. Также на столе стояла обычная старая латунная масляная лампа с почерневшим стеклом в форме тюльпана.

В одном углу комнаты, том, который был ближе к его кровати, находилась ветхая деревянная лестница, ведущая наверняка на чердак. В другом углу стоял старый деревенский комод, выцветший и немного покосившийся. К нему впритык стояла скамейка с двумя вёдрами. В том же углу, напротив комода, под маленьким окном располагалась железная одноместная кровать, заправленная грубым солдатским одеялом однотонного коричневого цвета и каким-то подобием подушки поверх.

Александра встревожило то, что висело на ржавом гвозде на стене, выше кровати: чёрный блестящий Maschinenpistole MP40, который ошибочно называют в Красной Армии автоматом Шмайсера. Зелёный брезентовый подсумок на три автоматных рожка и карабин Gewehr 43 были ремнями перекинуты через тот же гвоздь. Ко всему прочему, под кроватью виднелись несколько лежащих параллельно друг к другу противопехотных немецких гранат Stielhandgranate с жёлтыми глянцевыми деревянными ручками и зелёными колпачками.

Несмотря на частично утраченную пока память, всё это оружие было знакомо Александру на уровне подсознания. Несомненно, руки его помнили, как использовать, как собрать и разобрать всё это чужое оружие.

То, что это оружие было чужим – немецким, Александру уверенно подсказывал жизненный опыт, сидевший глубоко внутри его и не связанный с логикой и памятью.

Ещё одна важная деталь была подмечена Александром и отложена пока в архив его сознания для дальнейшего осмысления: отрывной календарь на стене с большой датой чёрным цветом, отпечатанном не по-русски – Septembris 8, 1945. Верхний листок календаря, с какой-то чёрно-белой картинкой и мелким текстом под датой, которые Александру четко видимы не были. Понятная и по-русски дата 8-ое сентября 1945 года ничего ещё не подсказала Александру, но была воспринята информативно, как один из кирпичиков, необходимых для осознания окружающей реальности.

Давняя заброшенность избы подтверждалась отсутствием занавесок на окне, фотографий на стенах, каких-либо половиков на полу и покрывал на столе и сундуке, всем тем, чем обычно украшаются и облагораживаются деревенские дома. Всё указывало на временное жильё человека, вынужденного поселиться здесь и готового в кратчайшие сроки покинуть его в любой момент по необходимости.

Александр перевёл взгляд на хозяина избы, который с возвращённой ему кружкой в руке всё ещё стоял возле кровати и изучал его откровенным взглядом зелёных глаз. Глаза были молодыми, яркими и не очень соответствовали лицу их владельца. Рыжая небольшая борода, серый цвет лица, шрам от ожога на правой скуле. Светлые и выцветшие волосы, похожие на пряди льняной пакли, торчали, закрывая уши, из-под пятнистой, чёрно-зелёной и мятой Einheitsfeldmuize – военной немецкой кепи с длинным козырьком. Верхняя одежда тоже была военного образца – незастёгнутая, двухсторонняя тёплая офицерская камуфляжная куртка войск СС, с характерным рисунком пожелтевших платановых листьев, одетая поверх коричневого шерстяного свитера. Штаны тёмно-зелёного цвета, держащиеся на чёрном кожаном ремне с какой-то потускневшей пряжкой. Через распахнутую куртку на ремне была видна потёртая кобура от офицерского пистолета Люгера, надёжного и безотказного. Никаких военных знаков различия на одежде не было, только на кепи и на левом рукаве куртки выцветшие следы указывали, что нашивки были когда-то спороты.

Внешний вид и военная форма хозяина не подсказали Александру никаких подробностей происшедшего с ним.

Но глаза, эти зелёные глаза были, несомненно, ему знакомы! Он пока ещё не мог себе объяснить, где и когда он встречался с их обладателем, но точно пересекался на каких-то извилистых дорогах его неполноценной пока ещё памяти.

– Узнал меня или ещё нет? Я, конечно, изменился немного, но не настолько, чтобы ты меня не узнал! Впрочем, наверняка я для тебя был одним из многих, чьими судьбами ты распоряжался по своей службе.

Слова эти были произнесены стоящим человеком с какой-то злой иронией, не предвещающей ничего хорошего. Затем последовало продолжение:

– Роли поменялись, теперь я для тебя и Бог, и чёрт, и судья, и палач! Ты не переживай, убивать тебя пока нет смысла, я думаю, что ты мне очень пригодишься в будущем. Контузия у тебя сильная, похоже, но думаю, что должен вскоре оклематься. А так, пару рёбер, наверное, сломано, судя по большому синяку на груди, и ещё кое-какие порезы от стекла и веток на лице и руках, но кровотечение я остановил. Дело времени, поправишься. По-моему, руки и ноги не поломаны и голова целая. А вообще, ты в рубашке родился. Твоего водителя на куски разорвало. Да и машина ваша – груда железа. Не пойму, как тебя Бог миловал, но я тебя нашёл метрах в десяти от взорванной машины. Скорее всего, во время взрыва тебя взрывной волной из неё выкинуло. Стало быть, кто-то на небе посчитал, что рано тебе в могилу, поживёшь ещё, но это уже как я решу. По совести, конечно, тебя надо было в расход пустить за всё то, что ты и такие, как ты, сделали, но я солдат и раненых не убиваю. К тому же вопросов у меня к тебе достаточно, да и скучно одному в лесу, будет с кем поговорить. Да, кстати, если вдруг решишь сбежать, не советую! Без меня далеко уйти не получится. С одной стороны топкое болото и озеро прикрывают подход со стороны моря. А с лесной стороны я все подходы заминировал, времени вполне хватало. Так что ни ты, ни какие другие нежданные гости на машинах ближе, чем на километр, не пожалуют.

Акцент был не очень сильным, но произношение русских слов с чёткими окончаниями и некоторыми паузами выдавало, что язык был не родной и заставлял говорящего слова эти вынужденно подбирать. Впрочем, словарный багаж был у него довольно богатый и правильный, паузы не длинные и не вымученные.

– Что помнишь-то? Как звать, как в моём лесу оказался? – произнёс хозяин уже более нейтральным голосом, без злости и иронии.

– Не особо помню, так… Отрывки какие-то, – осторожно ответил Александр, не зная пока, как реагировать на сказанное ему.

– Ну что ж, вспоминай, вспоминай. Мне очень надо, чтоб ты всё вспомнил. Вообще, это обычное дело после контузии – временная потеря памяти. Со мной тоже такое было. И память потерял, и рвало два дня нещадно, но ничего, отошёл, восстановился.

Хозяин избы отвернулся от Александра, подошёл к печке и налил в выпитую кружку горячей жидкости из чайника. Затем опять сделал два шага к Александру и протянул ему напиток.

– Это отвар из хвои и валерьяновых корней – в этих условиях лучшее средство для восстановления от контузии. Не обожгись, пей маленькими глотками. Невкусно, конечно, но пить надо!