Почти по всем своим вопросам у него были догадки. Кроме одного: Пэриш. Почему он? Хейл знал о нём, иногда работал по его документам или клиентам. Не мог составить чёткого мнения. Потому что никогда не обращал внимания на детали. Он был в связке Кэйт, и этого было достаточно, чтобы Дерек не вдавался в подробности.

Его мозги выдавали очень много вариантов, но отчёт службы безопасности по его запросу о Джордане Пэрише, который он отправил сразу, как пришёл в себя после небольшого срыва, ничего не прояснил. Выстроить чёткую стратегию поведения в этой ситуации было невозможно. И несколько раз Дерека накрывала волна паники. Что делать? Как справиться? Что будет, если всё же всё станет публичным? Что будет, если он выполнит новое условие шантажиста, и его попросят о чём-то ещё? О чём-то ужасном?

В разгар одного из таких нервных приступов страха, он вдруг подумал, что на самом деле, сделает всё, что угодно, лишь бы никто не узнал о том, что произошло в том номере отеля. Тот факт, что уже двое из его окружения видели видео, и ничего страшного не произошло, никак не отразился в его сознании. Паника подступила к горлу, но Дерек усилием воли сделал глубокий вдох. Он сделает всё правильно. У него свадьба во вторник. Нельзя не подстраховаться. А Кэйт — идеальное отвлечение от этой глупости, гадости, мерзости. Она ведь умеет несколькими фразами всё и всех поставить на своё место. Кэйт — его чудесная Кэйт станет спасением для него. И лет десять спустя он будет смеяться над тем, что произошло в начале октября.

Вернулся на работу Дерек во вполне уверенно-позитивном настрое. И даже получив сообщение от шантажиста, отреагировал на него спокойно.

«Мистер Хейл, думается, вам важно понимать одну существенную деталь: назначение мистера Пэриша станет потрясающе выгодным приобретением для вашей компании. Мы желаем ЭйчКэй процветания и роста, и не планируем вмешиваться в ваши внутренние вопросы. Зато помочь вам устранить то, что тормозит ваше развитие и ставит под угрозу репутацию и функциональность корпорации, будем только рады. Надеемся, принять правильное решение вам будет проще.»

Он уже немного привык к стилю повествования, а потому рассудительно и чётко продумал, как ответить.

«Я выполню ваше условие. Однако мне будет проще это сделать, если я буду понимать ваши цели.»

«Они весьма далеки от интересов вашей корпорации.»

Кэйт прислала смс, что возвращается рано утром, просила не встречать её. Договорилась встретиться с ним после обеда на работе. Выполнив самые срочные задачи от Эрики, от исполнения которых зависела продуктивность отдела внешнего рынка частных операций, заключение нескольких подвисших сделок, он позволил себе передохнуть. А потом вызвал к себе Джордана Пэриша.

— Мистер Пэриш, подскажите, есть ли кто-то, кто может вам составить протекцию в продвижении по карьерной лестнице?

Это был первый вопрос, который задал Дерек парню на пару лет моложе его самого. Тот несколько минут сохранял тишину, а потом спросил:

— О каком продвижении идёт речь?

— Существенном. Итак?

— Я сирота, мистер Хейл. И единственный, кто мог бы составить протекцию, никогда не сделает этого из-за непомерных амбиций и зацикленности на контроле.

— А вы такими амбициями не обладаете? — как бы между прочим спросил Стайлз, сидевший на диване и набиравший уведомление о пересмотре условий контракта и предложение новой должности для Пэриша. Это была работа Эрики. Но она была загружена под завязку, поэтому Стилински вызвался ей помочь. После целой минуты взгляда кота из известного мультика про зелёного великана.

— Мои амбиции лежат вне сферы интересов моего прямого руководителя. Но если вы спросите…

— Считайте, что Мистер Хейл уже спросил у вас, кем вы хотите стать, когда вырастете, Джордан. Так, что вы ответите? — Стайлз снова влез в разговор, просто не успел прикусить язык, и немного неловко поёрзал на диване.

— Вами, мистер Хейл, — быстро, без заминки или сомнений ответил Пэриш.

— Последний вопрос. Если я скажу, что кто-то попросил за вас в качестве руководствующей персоны, о ком вы подумаете? Кто это мог быть?

— Без понятия… — честно ответил Пэриш.

========== Какой я ==========

— Ты не можешь игнорировать меня, Стилински!

— Я не игнорирую тебя, Скотт, я тороплюсь на работу!

— Сегодня суббота, Стайлз! Се-год-ня суб-бо-та! Так что остановись и отдышись, и объясни мне, чёрт бы тебя подрал, что происходит?!

Стайлз рухнул в кресло. Зажмурился.

— Дереку плохо, Скотти. Из-за меня…

— И будет ещё хуже… Ты к этому? — МакКолл присел рядом с ногами Стайлза и осторожно положил ладонь на его колено. Тот подавленно кивнул. — Знаешь, что? Мы сейчас едем гулять. Да! Не спорь! Мы едем туда, где ты не сможешь игнорировать проблему. И ты будешь говорить. Да, Стайлз. Ты будешь говорить. У меня мурашки по спине от твоего состояния. Тебе нужно собраться, тебе нужно через это пройти. Ты должен смочь говорить. Ясно? Ясно тебе?! — Стайлз снова кивнул, обречённо и грустно.

Всю дорогу до границ штата Стилински молчал. Нервно дёргал ногой, теребил завязки толстовки, кусал губы. Скотт не пытался с ним заговорить, знал, что бесполезно. Он таким друга уже видел. Очень, очень давно. И очень надеялся, что тот раз был единственным. Но… Но жизнь — такая сука. Когда джип остановился где-то в, скорее всего, запрещённой лесной зоне, он буквально выволок парня с пассажирского сидения.

— Иди. Иди давай!

Стайлз едва переставлял ноги, пристально глядя на лесную подстилку. Этот час с небольшим был наполнен всё тем же — самобичеванием, самокопанием, ядовитой ненавистью к себе. А когда поднял глаза наверх, потерялся. В ярком облачном небе, в кронах деревьев, бесконечной вереницей проносящихся перед глазами, когда парень пытался словить точку отсчёта.

Мама Стайлза была доброй, отзывчивой, замечательной женщиной. Однако странной. Нет, Скотт её никогда не боялся, или что-то в этом роде, просто принимал эти странности, как её своеобразность. Но были и другие, которые косились, шептались за спиной… Самое интересное, что она никогда этого не замечала. Не то, чтобы она не обращала внимания на эти слухи, взгляды… Она правда не замечала всего этого. Гуляла босиком по лесу, пела непонятные песни под луной, плела что-то странное, что никогда не превращалось в украшение, или свитер, или салфетку, например. Просто сплетала нитки по какой-то очень неочевидной схеме, которая смысл имела только для неё. И очень сердилась на Стайлза, когда он хотел ей помочь. Не ругалась, нет, просто сердилась и запрещала трогать её нити. Она умела заставить улыбнуться совершенно незнакомого человека всего парой фраз. Её тепло лилось во взгляде, согревало бескорыстно и тонко, но рядом с ней всегда хотелось побыть немного подольше. Когда она умирала… Когда она умирала, тело её высыхало на глазах, а глаза светились только сильнее. Даже когда она терялась в мыслях или путала слова, её глаза всегда были счастливыми.

— Я ухожу, — сказала она Стайлзу за пару дней до… До конца. — Я ухожу, сынок, не могу больше здесь, мне туда нужно… А ты всему научишься сам, я знаю. Я это вижу, — просто сказала она и улыбнулась. — Ты умница. Не надо долго грустить обо мне, обещаешь? Я уйду, а ты поговори с ними. Они поймут, помогут. Поддержат, они нас всегда поддерживают. Когда я уйду, ты их сможешь слышать. А ещё сможешь, наконец, говорить…

Скотт слышал это случайно. Его даже не должно было быть дома у друга. Но мама была в ночной, отца… Ладно, он пришёл к Стайлзу перекусить, да так и уснул на полу на кухне, где его нашёл шериф, вернувшийся после полуночи. Стайлз был у своей мамы в комнате, они говорили, впервые за несколько недель она могла говорить. И пусть это был бред, её сын тихонько ей отвечал, обещал… Влезать в этот разговор своим голодным желудком Скотт не посмел.

Она ушла через несколько дней после этого прояснения. Шериф запил. Стайлз пропал. Пил, ел, но молчал и будто мысленно постоянно с кем-то говорил. Не реагировал на внешние раздражители, но лицо его выражало то сомнение, то удивление, то упрямство. Мыслей было слишком много. С каждым днём становилось только хуже. И в один из таких дней Скотт увидел это: приближающееся сумасшествие. Он не был уверен, что видит, но, боже мой, это было так страшно. Он не просто горевал, его скорбь была неправильная, жестокая и какая-то извращённо больная.