Ирка приехала в Израиль с мамой и годовалой дочкой Машенькой – прелестным созданием в кружевной панамке, с перевязочками на толстых ножках.

Мама у Ирки была еще не старая, тихая и послушная, она взяла заботу о внучке на себя, Ирке не перечила и воспитывать не решалась.

Мужа у Ирки никогда не было, дочку она заимела от «проезжего молодца», как говорила когда-то моя бабушка.

Как только на пути у Ирки случался мужчина, взгляд ее становился плавающим, будто размытым, губы складывались «уточкой», а маленькая грудь вставала торчком.

В такие моменты ее отчего-то становилось жалко.

– Мне очень надо выйти замуж, – призналась она мне на второй день знакомства, выпуская дым аккуратными колечками изо рта.

Вот она стоит передо мной – худенькая, ладная, у нее огромные серые глаза, бледно-молочная кожа и светлые пушистые волосы, не признающие резинки и заколки, а потому торчащие этаким золотистым венчиком вокруг головы.

Мы познакомились в ульпане для врачей, на занятиях по изучению иврита, сейчас перемена, мы стоим в конце коридора, на балконе, увитом каким-то необычным плющем, толстые мясистые листья дают тень, здесь так уютно, что забываешь про крики торговцев с базара напротив, про грязь на улице и нищих с умными глазами.

У меня в руках пластиковый стаканчик с кофе, у Ирки сигарета. Курит она смешно. Есть женщины, которым курить не идет совершенно, Ирка была из таких. Она старательно отставляет мизинец в сторону и округляет рот. Дым попадает мне в глаза. Окурок – обмусоленный и розовый от помады – летит на мостовую под балконом.

– Мне очень надо выйти замуж, – задумчиво повторяет она и добавляет: – Я хочу большой дом и чтоб тяжело не работать.

Я уже знаю, что Ирка из Перми, что она только-только успела закончить медицинский, ни дня не работала, сразу после выпуска подхватила маму с дочкой, умчалась в Израиль, и вот – осела в Иерусалиме.

В ульпане она отчего-то «прилепилась» именно ко мне, устроилась рядом, все время заглядывала в мои тетради и книги, которые я приносила с собой на уроки и которые пыталась читать на переменах.

– Что это у тебя? – спросила Ирка в первый день занятий и уставилась на увесистую книгу.

Я подняла глаза.

– Это сборник вопросов для подготовки к экзаменам.

– Экзамены, – задумчиво протянула она. – Так до них же еще полгода. Зачем мозги заранее сушить?

Ирка нахмурила лоб, что-то подсчитывая в уме.

– А можно твою книгу перепечатать? Тут недалеко есть печатная мастерская.

– Отчего же нет? – кивнула я. – Пожалуйста. Только одной книги тебе будет мало. У меня знаешь уже сколько накуплено?

Раз в неделю муж приносил мне новую медицинскую книгу.

– Это вместо цветов, – шутил он, и это была не шутка.

Деньги на книги мы с ним «добывали» на уборках.

Убираться было не тяжело, а даже интересно, обычно это были дома, где жили люди со средним достатком, открытые и душевные, выходцы из разных стран – из Ирана, Ирака, Туниса, иногда попадались более сдержанные, религиозные семьи, те, которые уже много веков, поколение за поколением, жили в Старом городе, никогда не смешивали мясо и молоко, семьи, в которых мужчины целыми днями молились и кланялись, а бледные женщины, широкие в кости, работали на нескольких работах и воспитывали бесчисленное количество детей.

День за днем, после учебы, мы с мужем убирали в их домах, чтобы познакомиться с новой жизнью – такой же пестрой и разнообразной, как вот этот базар через дорогу. Ну и чтобы книг накупить, это понятно.

– Сколько? – удивилась она. – Неужели так много надо учить? Мы же с тобой все помним, только-только институт закончили.

– Ничего мы не помним, – вздохнула я. – Нельзя помнить то, чему тебя не учили.

– Ну тогда давай вот что сделаем, – оживилась она. – Ты завтра все книги свои принеси, и мы пойдем вместе, все их перепечатаем, ладно?

– Хорошо, – согласилась я. – Как раз завтра у меня выходной, а книги я привезу в сумке на колесиках.

На следующий день, сразу после уроков, мы с Иркой вышли из нашего ульпана, нырнули в раскаленный воздух.

– Я знаю одну печатную мастерскую, тут недалеко, – сказала я, собираясь повернуть за угол и волоча сумку по земле.

Колесики взвизгнули на вираже, но выдержали.

– Нет, погоди, мне надо в другую, – сказала Ирка и посмотрела на меня виновато, – правда, она немного дальше.

«Немного дальше» оказалось очень далеко.

Сначала мы с трудом протиснулись сквозь базар, сумка подскакивала на ухабах, торговцы облизывались, глядя на наши с Иркой голые плечи.

Жара.

На мне пестрый сарафан до колен, но плечи открыты, бретелька, та, которая слева, все время норовит спрыгнуть, оголить незагорелую полоску меня.

На Ирке белые брюки в облипку и майка в розовую полоску, плечи у нее поострее моих, бледные, местное солнце сначала их гладит, потом начинает покусывать.

Выскочив из душных объятий базара, мы поворачиваем направо, еще раз направо и еще.

– Здесь уже начинается религиозный район, – говорю я Ирке и поглядываю на свои голые руки.

– Ну и что, – беспечно отвечает она. – Мы быстро, небось камнями не закидают.

– Очень даже закидают, – и я с опаской оглядываюсь по сторонам.

Мимо проходит мужчина в черном лапсердаке, черных башмаках и полосатых гольфах, на голове у него красуется круглая меховая шапка.

Видимо оттого, что на улице плюс сорок в тени, взгляд его так сердит. Но скорей всего его разозлили наши с Иркой плечи.

«Вот вляпались», – думаю я и ищу, где бы спрятаться.

– Скоро придем, – успокаивает меня Ирка. – Да не бойся ты, со мной не пропадешь. Я же заговоренная.

– Побьют. Как пить дать, побьют, – бормочу я, глядя на приближающееся семейство.

Отец одет точно так же, как и тот, который вот только что чуть шею не свернул, злобно поглядывая на нас с Иркой.

Мать очень красива, похожа на мадонну, только лысая. Лысины не видать, голова туго обмотана серой тряпочкой, длинный серый балахон, широкие рукава, безжалостный взгляд. От ее взгляда мы с Иркой должны бы уже воспламениться, но все еще нет.

За родителями – гуськом – идут дети, мал мала меньше, сосчитать их невозможно, во-первых, потому, что я усиленно отворачиваюсь, прячу глаза, а во-вторых, потому, что их много и они прыгают и размахивают руками.

Оказывается, это они машут нам. То есть не нам, а на нас. Мы с Иркой не понимаем идиш, но слова, которые выкрикивают эти дети, явно ругательные. Иначе откуда столько удовольствия на их чумазых физиономиях?

Из окон начинают выглядывать красивые лысые женщины и сердитые меховые мужчины. Слава богу, впереди маячит вывеска печатной мастерской, и – неужели? – там работает кондиционер.

Мы открываем тяжелую дверь, протискиваем свои щуплые и полуголые тела вместе с многострадальной сумкой в тишину и прохладу, замираем в полутьме, ищем глазами хозяина.

Хозяин – худой и благообразный, своим добрым лицом напоминает мне моего дедушку-немца, он крутит пейсы, поправляет на голове шляпу, рассматривает нас с Иркой.

Рядом с ним стоит недовольный мужик с животом наперевес и что-то быстро-быстро шепчет, кивая головой в нашу сторону. Голова его наполовину голая, редкие серые волосы пытаются прикрыть лысину, но куда там!

Ирка расцветает лицом и бросается к непонятному мужику навстречу. Он хватает ее крепко за руку, поворачивает из стороны в сторону, оглядывает, чуть не облизываясь, всю, с головы до ног, губы у него пухлые и мокрые, а еще мне кажется, что на Иркином худеньком предплечье обязательно останутся синяки от этих вот толстых волосатых пальцев.

– Это мой Ицик, – шепчет она мне, освободив свою руку, и я киваю, обалдев и от Ицика, и от впечатлений вообще.

– У него карточка в этой мастерской, – объясняет Ирка. – По этой карточке если печатать, то и платить не надо, понимаешь?