Мы приехали в столицу в тот самый год, когда Ник Лисон довел банк «Бэрингз» до банкротства[50]. В тот же год Молодые Британские Художники, демонстрирующие в музеях кишки и члены, поехали в Америку с выставкой «Brilliant!», а Королева написала письмо Принцу и Принцессе Уэльским, рекомендуя им скорейший развод[51]. Необычное стало повседневным, и мощеные улицы вздымались от агрессивной витальности. «Блур» играли свою «Юниверсал» на крыше над чадящей Оксфорд-стрит[52]. Озлобленный подросток зарезал своего учителя за Школой Св. Георга[53]. И волей-неволей я начала рассматривать свои жизненные неурядицы с совершенно другой точки зрения.
Семнадцатилетняя, без матери и имени, которое мне дали при рождении.
Я вспоминаю, как сидела в нашей едва ли пригодной для жизни комнатке и читала самую первую колонку Бриджет Джонс в «Индепендент»: «Видимо, ненавижу я себя с тем же упоением, с каким сейчас выкурила сорок сигарет». И думала: «Как, наверное, приятно писать такое в глянцевом журнале, не опасаясь уголовного преследования. Какая же это привилегия – использовать слово „я“, чувствуя на это полное право». И, кем бы я ни была, я должна была добиться для себя успеха. Не желая больше оставаться бестелесным призраком, гремящим цепями на чердаке жизни, я решила встать в полный рост и пройти сквозь стены.
Мне начало нравиться, что папа всегда действовал «немножко незаконно». Зато быстро и эффективно. Он любил повторять, что ложь сложнее проглотить, чем правду, зато точно проще переварить. Жизнь – сложная штука. Обман делает ее проще.
В то время как большинство тинейджеров посылали своих родителей на хрен и укатывали за город на поиски самого дикого рейва, я делала с точностью до наоборот – держалась поближе к отцу и изучала все его приемы «пропащего парня».
Для отца внешность не была решающим фактором. Он решительно и почти что грубо отвергал женщин с упругой, как пляжный мячик, грудью, которые хороши со всех ракурсов. Отец мог увлечь любую, но особенно внимательно относился к сутуловатым и скромным, которые опускали глаза и нервно поправляли юбку под столом.
Короче говоря, его интересовали: женщины, которые нелестно о себе отзываются; женщины, которые не принимают комплиментов и ухаживаний; и женщины слишком вежливые для отказа от выпивки. А если он находил еще и такую, для которой единственным способом поднять себе самооценку была внешность – и было видно, что она добрый час мучила свои волосы и подбирала лак, подходивший к свитеру, – тогда все, уже через неделю наши вещи гарантированно переезжали в ее квартиру, а папа начинал играть ее ручного кавалера.
Он всегда работал по стандартному сценарию, но каждый раз это было захватывающе.
Сначала он брал какой-то один элемент из ее жизни и использовал его, чтобы установить связь. Если она была разведена – он тоже. Если ей пришлось бороться с лимфомой – ему тоже. А если она окончила престижный юридический вуз – значит, он учился в конкурирующем, но бросил.
«Какое совпадение!» – поражалась она. Они все поражались.
Потом в своей невероятно убедительной манере он делился какой-нибудь «личной», «сокровенной» информацией. Чем-то, что он не рассказывает всем подряд, а только тем, кого ценит и кому доверяет. Иногда это было небольшое признание: что он был усыновлен или опустошен после смерти моей матери; что он сыт по горло выдуманной офисной работой, за которую ему платят тридцать пять фунтов в час. И, пока она все еще находилась под впечатлением от его эмоциональной «искренности», он требовал от нее клятвы никому ничего не рассказывать.
Сам по себе постыдный секрет ничего не значил. Но если женщина соглашалась его хранить, она попадала в ловушку.
Первый раз я решилась испробовать метод своего отца исключительно из-за одиночества. Клири был моим последним настоящим другом. Я держалась особняком, потому что папин страх разоблачения был заразителен. Чем ближе люди становились, тем скорее, казалось, они догадаются обо всех преступлениях, соучастницей которых я была.
Не то чтобы надо мной издевались в школе или как-то унижали: самые популярные девочки не брезговали поболтать со мной в очереди в столовой, меня никогда не выбирали последней в спортивных соревнованиях (даже если капитан команды с трудом мог вспомнить мое имя). Как мне кажется, проблема была в следующем: я настолько привыкла мимикрировать под людей вокруг, что сама стала абсолютно незаметной. Несмотря на свои маленькие социальные триумфы, я все равно ходила по коридорам в мантии-невидимке своей анонимности и «Нигдеширского» акцента.
Решив, что мне необходима подруга, я остановилась на Симе из-за застывшей на лице кукольной печали и скрюченной позы, которая так привлекала моего папу.
К тому же соперников у меня не было. Единственным другом Симы был толстый учебник «КьюБейсик в примерах», который она изучала так же внимательно, как другие девчонки – журналы типа «Скай» и «Фейс»[54].
Обойдя все магазины в Южном Лондоне, я нашла «КьюБейсик в примерах» в «Фойлз» и стянула его. Магазинные кражи на самом деле не были моей специализацией. Я старалась избегать нарушений, из-за которых кого-нибудь могли заинтересовать мои документы. Но я не нашла эту книгу в библиотеке, а у отца деньги никогда не задерживались достаточно долго, чтобы он мог мне одолжить.
– Можешь помочь? – спросила я Симу во время обеда на следующий день. – Не пугайся! Я не прошу тебя отдать мне свою почку. Просто хочу спросить тебя кое-что по программированию.
– Ладно, – ее глаза за фиолетовыми очками округлились до невероятных размеров.
Я присела и выдала речь, которую репетировала все утро.
– Ну, я тут разобралась, как плюс осуществляет конкатенацию строк, и предположила, что минус вырезает подстроку…
– Ты знаешь Бейсик? – спросила она со скепсисом, которого я даже не ожидала.
– «Знаю» – это сильно сказано. Так, дурака валяю.
– Я тоже так думала, когда начинала, – казалось, она немного смягчилась при мысли о том, что нас объединяет один и тот же необычный интерес. – Но чтобы вырезать, нужно использовать специальную функцию для строк…
Воздух будто бы задрожал от моего предвкушения. Интересно, это был тот же триумф, который испытывал мой отец, когда очередная женщина давала ему свой номер?
За разговором я выяснила, что КьюБейсику Симу обучил отец. Вместе они даже написали игру для MS-DOS 3. А потом, уже сама, Сима модифицировала две игры – «Ниблз» и «Горилла» – и по ходу сама научилась более продвинутому программированию.
Когда она все это рассказывала, мне даже не пришлось изображать заинтересованность. Человеческие существа стали для меня чужой, странной расой за все те годы, что я пыталась отделиться от них, страшась пускать в свой дом или позволять рыться в своем прошлом. Сидя напротив Симы в столовой, я начала понимать подростковое мировоззрение намного лучше. Изо рта у нее пахло печеной фасолью, а по лицу рассыпались созвездия прыщей. Я чувствовала, насколько мучительно далека от нее и всего того, что она собой воплощает, будто бы я актриса, методично исполняющая свою роль.
И когда боль от этого осознания достигла своего пика, я наклонилась к ней и сказала:
– Сима, если я расскажу тебе кое-что, ты обещаешь не болтать?
Весь следующий год я училась программировать – с Симой и саму Симу.
Она была любимицей семьи – поздний ребенок, долгожданная девочка. Двое ее братьев уже давно выросли и женились. Ее седеющая мать терпела наши околокомпьютерные разговоры с плохо скрываемым недовольством. Она приносила нам в комнату индийский хлеб с лицом, явно выражавшим желание, чтобы ее дочь вместо всего этого посмотрела последний фильм с Амиром Кханом.
