Понимая всю ограниченность возможностей воздействия на человека, почти совершенно предавшегося злу, погрязшему в ничтожестве страстей «перевернутого» мира, не знающего христианской этики и не нуждающегося в ней, Крылов не только не произносит последних слов осуждения (в этом случае все его басенное нравоучение либо теряло бы всякий смысл, либо обернулось бы разновидностью крайнего цинизма), не порывает с этим миром, замыкаясь в одиночестве[18], но и напоминает время от времени о возможности правильного выбора. Итак, что же необходимо?

Труд ради общей пользы: «Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой: // Ему и то уж силы придает, // Что подвигов его свидетель целый свет. // Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый, // За все труды, за весь потерянный покой, // Ни славою, ни почестьми не льстится, // И мыслью оживлен одной: // Что к пользе общей он трудится» («Орел и Пчела»); ср.: «По мне таланты те негодны, // В которых Свету пользы нет, // Хоть иногда им и дивится Свет» («Паук и Пчела»); ср. вариацию на тему гора- цианского utile dulci: «Как хочешь ты трудись; // Но приобресть не льстись // Ни благодарности, ни славы, // Коль нет в твоих трудах ни пользы, ни забавы» («Обезьяна»); показательно, что общественная польза ассоциируется с патриотизмом: «Кто с пользою отечеству трудится, // Тот с ним легко не разлучится; // А кто полезным быть способности лишен, // Чужая сторона тому всегда приятна: // Не бывши гражданин, там мене презрен он, // И никому его там праздность не досадна» («Пчела и Мухи»).

Бескорыстие: «Так, истинная благость // Без всякой мзды добро творит: // Кто добр, тому избытки в тягость, // Коль он их с ближним не делит» («Лань и Дервиш»).

Благоразумие: «Не презирай совета ничьего. // Но прежде рассмотри его» («Орел и Крот»).

Здравый смысл как способ противостояния глупости, опасности, несовершенству мира: «А я скажу: по мне уж лучше пей, // Да дело разумей» («Музыканты»); «Кого нам хвалит враг, в том, верно, проку нет» («Лев и Барс»).

Социальная адекватность: «Когда не хочешь быть смешон, // Держи- ся звания, в котором ты рожден. // Простолюдин со знатью не роднися; // И если карлой сотворен, // То в великаны не тянися, // А помни свой ты чаще рост» («Ворона»).

Способность не замечать зла: «Завистники, на что ни взглянут, // Подымут вечно лай; // А ты себе своей дорогою ступай: // Полают, да отстанут» («Прохожие и Собаки»); ср.: «Таланты истинны за критику не злятся: // Их повредить она не может красоты; // Одни поддельные цветы // Дождя боятся» («Цветы»).

Умение отвергнуть соблазн: «“И деньги есть?” – “Ну, нет, хоть лишних не бывает, // Зато нет лишних и затей”. // “Итак, мой друг, ты быть богаче не желаешь?” – // “Я этого не говорю; // Хоть Бога и за то, что есть, благодарю; // Но сам ты, барин, знаешь, // Что человек, пока живет, // Все хочет более: таков уж здешний свет. // Я чай, ведь и тебе твоих сокровищ мало, // И мне бы быть богатей не мешало”. // “Ты дело говоришь, дружок: // Хоть при богатстве нам есть также неприятства, // Хоть говорят, что бедность не порок, // Но все уж коль терпеть, так лучше от богатства, // Возьми же: вот тебе рублевиков мешок: // Ты мне за правду полюбился. // Поди: дай бог, чтоб ты с моей руки разжился. // Смотри, лишь промотать сих денег не моги // И к нужде их ты береги! // Пять сот рублей тут верным счетом. // Прощай!” Сапожник мой, // Схватя мешок, скорей домой // Не бегом, лётом; // Примчал гостинец под полой; // И той же ночи в подземелье // Зарыл мешок – и с ним свое веселье! // Не только песен нет, куда девался сон // (Узнал бессонницу и он!); // Все подозрительно, и все его тревожит: // Чуть ночью кошка заскребет, // Ему уж кажется, что вор к нему идет: // Похолодеет весь, и ухо он приложит. // Ну, словом, жизнь пошла, хоть кинуться в реку. // Сапожник бился, бился // И, наконец, за ум хватился: // Бежит с мешком к Откупщику // И говорит: “Спасибо на приятстве, //

Вот твой мешок, возьми его назад: // Я до него не знал, как худо спят. // Живи ты при своем богатстве: // А мне, за песни и за сон, // Не надобен ни миллион”» («Откупщик и Сапожник»).

Нежелание признать современного человека и современное общество погибшими безвозвратно могло опираться только на религию.

О том, во что он верил, свидетельствуют, в частности, обнаруженные после его смерти его подражания псалмам.

Из подражания 71-му псалму: «Подай Царю Твой, Боже, суд, // И правду дай Цареву сыну; // Да к пользе царства примет труд, // Да истину хранит едину – // И кротко, как зарей зефир, // Ко всем странам прольется мир. /// Он не предаст сирот и вдов; // На трон в лице восседши Бога, // Сомкнет уста клеветников, // Спасет и нища и убога. // Как солнце вешнее с высот, // Прольет на всех он луч щедрот. /// Как напоя- ет землю дождь // И проникает мягку волну, // Так сей ко счастью кроткий вождь // Прольет в сердца отраду полну, – // И не затмит его лучей // Вся толща туч, весь мрак ночей».

В подражании 93-му псалму, которое вполне допускает интерпретацию в историософском контексте: «Так, проливая крови реки, // Заграбя мир себе в удел, // Твердят они на грудах тел: // Господь не видит наших дел // И не познает их вовеки. /// Безумец, где твой ум и слух? // Стряхни невежество глубоко; // Скажи, хоть раз взнесясь высоко: // Ужели слеп Создавший око, // И Сотворивший ухо – глух? /// Скажи, оставя мудрость лживу, // Без света ли – Творец светил? // Бессилен ли – Создатель сил? // Безумен ли – Кто ум в нас влил? // И мертв ли давший душу живу? /// Блажен, о Боже, в ком Твой свет: // Он соблюдется цел Тобою, // Тогда как, окруженный мглою, //В изрытый ров своей рукою // Злодей со скрежетом падет».

В этом именно контексте проясняется смысл басенного и всего остального творчества Крылова: утверждение нравственных ценностей возможно там и тогда, где и когда они санкционированы религиозно. И нет сколько-нибудь жестких границ между Крыловым-баснописцем, не устающим, как мы видели, напоминать об обманчивости дружбы, Крыловым, сетующим на пороки современной цивилизации, которая с такой энергией предалась разврату и закоснела в злобе, и Крыловым, подражающим 17-му псалму: «Беги мужей коварных, льстивых: // Беседа их для сердца яд».