Кажется, она вздремнула стоя. Очнулась от визга и грохота, повернула голову - возле барака толпа, смотрят вниз, охают, показывают пальцами. Фируза подошла посмотреть. Возле норки под стеной - дохлая крыса с размозженной головой и доска. Одной из женщин удалось кусочком лепешки выманить ее и прихлопнуть. Наконец-то! Фируза частенько по ночам ощущала ее холодный хвост по голым ногам, вздрагивала, просыпалась. Двигаться боялась - вдруг змея, ее злить нельзя, надо лежать неподвижно, ждать, пока она сама уйдет.

  Теперь будет спать спокойно.

  Крысу прибили, а выбросить никто не решался. С невозмутимым видом Фируза подошла к трупику, взяла за хвост и понесла к стене, вытянув руку от себя подальше, будто опасалась, что крыса оживет и укусит. Размахнулась, бросила наружу. Пусть там с ней разбираются, здесь нечего территорию засорять.

  Раньше она их боялась - змей, мышей. И пауков - жирных, глазастых, на мохнатых ножках. Теперь нет. Очерствела, видно. Привыкла ко всему. Чего только ни видела на своем недолгом веку: смерть, кровь. Ничему не удивляется...

  Из барака послышалась ритмичная барабанная дробь, Фируза отправилась посмотреть. Одна из заключенных - Латифа нашла где-то огромную, пластмассовую флягу и приспособила под барабан. Запела песню о романтической любви между пастухом Бахтияром и его молодой женой Малалой.

  На высокогорных пастбищах Гиндукуша пасет он овец, она готовит плов, ждет мужа. По вечерам сидят они рядышком у жаркого костра, и Бахтияр поет Малале песни.

  О, любовь моя!

  Твое дыхание

  Слаще запаха мандарина.

  Твоя поступь

  Легче поступи газели.

  Твои губы

  Сочнее спелой вишни.

  Когда смотрю на тебя,

  Волнуется сердце от любви.

  Представила Фируза на их месте себя и Джареда. Как мало надо для счастья: жить с любимым в юрте под мирным горным небом, в согласии с соседями - снежными барсами да криворогими архарами. Диких зверей опасаться не стоит, только людей....

  Латифа одинокая, ни детей, ни родственников, на характер странная: то бесшабашно-веселая, вот как сейчас, то замкнутая - что чаще. Ни с кем близко не сошлась, лишь к Фирузе иногда подсядет и молчит. Про себя коротко рассказала.

  Тоже отсиживает срок за побег. Старший брат убил в горячке одного человека. Чтобы его не посадили, отец отдал шестилетнюю дочь в чужую семью как возмещение ущерба - такой обычай в Афганистане. Ее заставляли работать наравне со взрослыми, били, издевались, насиловали. Через десять лет, когда немножко пришла в силу, убежала.

  Кажется, к тюрьме она приспособилась лучше других. Фируза ни разу не видела ее плачущей или жалующейся. Слегка завидовала. Латифа красивая: кудрявые волосы - как волны пустынных барханов, лицо по-детски округлое, ровный нос. Глаза какие-то нездешние, не по-хазарейски черные, не по-пуштунски карие - зеленые, искрящиеся как изумруды с берегов озера Шева. Настоящая принцесса.

  В неволе.

  И не придет освободить ее ни принц, ни герой.

  Потому что - где они?

  Однажды вечером она вернулась из административной части, села на землю в уголке между бараком и стеной, закрылась шарфом и замерла. Было непоздно, но темно, луна холодно горела на небе. Фируза помыла ноги и собралась устраиваться на ночлег, а перед тем поболтать с соседками. Посмотрела на Латифу, подумала - плачет, подошла успокоить.

  Тронула за плечо.

  - Что с тобой?

  - Посиди рядом, - сказала Латифа немного невнятно.

  Пьяная? Невозможно. В тюрьме алкоголь запрещен, за ее пределами тоже. "А опиум нет", - догадалась Фируза, ощутив знакомый запах, тот, который шел от куривших полицейских, приехавших уничтожать их маковое поле.

  Фируза села, вытянула ноги, руки положила на колени. Повеял ветерок, и она подставила ему щеки, прикрыла глаза. Ранняя ночь - лучшее время: дневная жара спала, утренний холод еще не наступил. Тело отдыхает, впитывает свежесть, наполняется силами, чтобы назавтра растратить их в борьбе против изнуряющего зноя. И кто придумал такое неудобное расписание для человека - днем заниматься делами, ночью спать? Лучше наоборот. Ночью, когда прохлада висит в воздухе, ощущаешь себя бодрей и работать легче. А днем, когда солнце, духота, пот и лень не то что работать, жить неохота...

  Как бы издалека до нее донеслось:

  - Фируза, представь, тебе восемь лет, живешь у чужих людей. - Голос Латифы дрогнул. Она замолчала, кхекнула, и продолжила, нарочито безэмоционально, как бы про чужого человека. - Они заставляют тебя переворачивать взрослого, парализованного мужчину, чтобы обмыть. А откуда столько сил у ребенка? Не получается - как бы ни старалась, и как бы ни колотили лошадиным хлыстом. Что бы ты сделала?

  Что ответить? Фируза сходу не нашлась. Сказала честно:

  - Не знаю.

  - Вот и я не знала. Бежать? Куда? Обратно в семью меня не приняли бы. Других родственников нет. Вешаться? Не знала - как, маленькая была. Себя поджечь - огня боялась. Вот и терпела, кусая кровавые губы. На мне живого места нет, вся спина в шрамах.

  - Ой, а я порой завидовала. Думала - тебе хорошо. Красивая. Мужа, детей нет, заботы голову не печалят. Ты не смеешься, но и не плачешь...

  - Отплакала свое. Слез нет. Одно зло осталось. На жизнь эту собачью. Нет, хуже. Собак кормят и любят, а нас? - спросила опять Латифа.

  Ответа дожидаться не стала, он не требовался. Полезла запазуху, вытащила неровно оторванный кусок тонкой бумаги и маленькую плитку, в темноте походившую на шоколад. Раскрошила ее на газету, свернула в виде сигареты. Сунула в рот, щелкнула зажигалкой. Затянулась, замерла.