С особой жестокостью он расправился со своей последней женой, семилетней Надией. Семья ее - самая бедная и многодетная в деревне, родители спешили дочерей пораньше к мужьям пристроить. Надия приходила иногда поиграть с младшими сестрами Фирузы, и она исподтишка ею любовалась. Необычно красивая девочка - светлая кожа и живые, любопытные глаза, окруженные черными, будто подкрашенными ресницами. Похожа на артистку из американского лакированого журнала. Нет, красивее: у артистки жесткий, мужской взгляд исполобья, у Надии - кроткий как у котенка.

  Каким надо быть злодеем, чтобы поднять на нее руку!

  Имам в первую же ночь изрезал ее ножом и бросил истекать кровью. Люди нашли несчастную, уже мертвую, на улице, отнесли к родителям, собрали денег в поддержку. Выступить против Асифа никто не решился: своя жизнь дороже, у него покровители имелись. Женщины завернули Надию в белый саван, мужчины отнесли ее к дороге и закопали на обочине.

  Ночью, когда никто не видел, Фируза пришла на могилу, погладила плоский, поперечный камень, заплакала потихоньку, впервые - не по себе, а по другому человеку.

  Шакал-имам Фирузу не получил, она с Джаредом сбежала.

  Отправились пешком в Кабул, где легче затеряться. По дороге целовались и клялись в вечной любви. Фируза светилась счастьем. Кабул представлялся ей расцвеченным огнями городом из сказки - с дворцами, мечетями и фонтанами. На улицах улыбающиеся, нарядно одетые люди. Девушки вместо мешковатой чадры носят разноцветные шарфики, имеют право учиться в университете и выбирать мужа по своему желанию.

  Неужели такое бывает?

  Да, бывает - ей Джаред рассказывал.

  До столицы шагать многие километры, но они Фирузу не пугали. На рассвете она смотрела на горные кряжи Гиндукуша в розовых лучах и казалось - это сияние не солнца, а Кабула. И чем ярче было сияние впереди, тем мрачнее воспоминание об оставшейся позади родной деревне Шашп Ул - с ее нищими, низкими домами, прилепившимися к горному склону. Это не дома, а сурочьи норы без света и тепла, в которых лишь спят и укрываются от непогоды. Там не бывает и не может быть счастья.

  Но недолго оно длилось для влюбленных, подручные имама их схватили. Удача, что посадили в одну тюрьму, иначе потеряли бы след друг друга. Фируза не забыла Джареда. Утром открывает глаза и первым делом желает ему доброго дня, вечером глядит на звезды, желает доброй ночи. Все десять лет. Как священный ритуал.

  А он? Неизвестно...

  Срок заключения приближается к концу, несколько дней осталось. Чем ближе час освобождения, тем тревожней замирает ее сердце - как пройдет их первая встреча после долгой разлуки?

  День второй

  Детский крик, захлебывающийся, отчаянный, доносился из барака. Это трехмесячный Фарух кричал от голода и одиночества. Мать Гульнара куда-то запропастилась, оставив его без надзора - закутанного в тряпки, привязанного к люльке-качалке, которая всего лишь полукруглая, полуметровая доска на полу. Когда уставал кричать, Фарух всхлипывал и строил обиженно губки. Будто спрашивал: ну за что мне, маленькому человечку, такие мучения?

  У Фирузы сжалось сердце. Подошла, присела на корточки, погладила легонько потный лобик. Ребенок замер, взглянул на нее, не узнал и снова заплакал.

  Чем бы ему помочь? Только покачать, пока придет Гульнара - молодая женщина с вечно заплаканными глазами и плоскими, пустыми грудями, толку от которых Фаруху мало. Когда были деньги, она покупала молоко у других сиделиц, сейчас давно на мели, бегала, выпрашивала в долг - хоть десятку афганей.

  Никто не дал. Она и так вся в долгах, на возвращение которых надежды нет. Гульнара сама виновата - рассорилась с мужем, когда тот приходил на свидание. Потом звонила ему пару раз по мобильному Абдуллы, да муж не отвечал. И денег перестал присылать.

  Фарух не умолкал. Пришла Гульнара. Села рядом, взяла его на руки, сунула пустой палец в рот. Он обрадовался, засосал, причмокивая, и, усталый, задремал.

  - В десять лет замуж отдали и как отрезали, - начала причитать женщина слезливым голосом. - Родителей с тех пор не видела. Мне семнадцать уже. Недавно родила ребенка, но муж не обрадовался. Он чаще с мальчиками время проводил, чем со мной. Отпустить домой не захотел. Когда в очередной раз избил до полусмерти, я сбежала. Десять лет получила. Молока нет, чем кормить сына буду? Позаботиться обо мне некому. О-ох... - Гульнара сморщилась, вроде собралась заплакать, но передумала и так и осталась сидеть с плаксивой миной. Раскачивалась, успокаивая сына. И себя заодно.

  Вытерла головным платком щеки, уголки рта и, нагнувшись к Фирузе, сказала потихоньку:

  - Мне продать Фаруха предлагают. Только я не соглашаюсь. Он единственный родной человек на всем свете. Когда освобожусь, мои родители уже умрут. К мужу не вернусь. Если продам сына, как буду смотреть ему в глаза, когда вырастет? Спросит: как ты могла меня бросить, отдать в чужие руки? Что отвечу?

  Печальная история, их столько, сколько женщин в Афганистане, каждой сострадать слез не хватит. Фируза молча кивнула, поднялась и вышла во двор.

  Там гомон - дети постарше играли в футбол сдувшимся резиновым мячом. Младшие забавлялись найденными вещицами: обрывком колючей проволоки, согнутой пополам алюминиевой ложкой или просто шлепали босыми ногами по лужам вокруг колонки.

  Фирузу окликнули. Мальчик лет семи, сын одной из заключенных, подал ей тряпичный сверток с бельем от Джареда. Она стирала для него каждую неделю - с удовольствием и тайной гордостью. Они с Джаредом разлучены, но все-таки нашли способ поддерживать связь. Сверток от него как тайная весточка "я тебя не забыл, я в тебе нуждаюсь". Сверток от нее обратно "я тебя не забыла, я тебя люблю".

  Постирав и повесив белье сушиться, Фируза встала в тенечке отдохнуть. Полдень. Самая жара. Дети угомонились, сиделицы разморились, попрятались от солнца кто куда. Тишина и покой.

  Зудит занудливая муха перед носом. Охота ей крыльями так быстро махать? Тут пальцем пошевелить лень...

  После обеда пришел Абдулла - не по службе, а по доброте душевной, поспрашивать как дела. Его тут же окружили женщины: кому телефон нужен позвонить родственникам, кому доктора позвать, кому что-то спросить или посоветоваться, да просто подержаться за мужчину - женское-то общество надоедает. Фируза ни просьб, ни жалоб не имела, с места не сдвинулась.