Молитва, как мантра, – Kyrie eleison, – струилась, завораживала, переливалась, что-то меняя во мне. Показалось, что слова должны быть иными, а переполненному чувствами сердцу в груди стало тесно. Ревность, сомнения, дрожь, страх, нежность, любовь вспыхивали во мне поочередно, с перегрузкой. До боли в висках.

Но любви было больше. И сложно было выдержать! Ощущение света из груди вырвалось наружу, как круги по воде. Я открыла глаза.

– Иди к нему! – скомандовали слева. – Прямо по центру. Не быстро. Через десять шагов сними капюшон, ещё через три расстегни пуговицу плаща.

– А дальше? – спросила будто бы не я, а мои губы на автомате.

– Как почувствуешь.

Мне было всё равно. Хотелось к нему – источнику моей вибрации, мурашек и энергии! Кем бы он ни был и как бы его ни звали! Только к нему, и будь что будет!

Я пошла к алтарю, как было велено, точнее, тело пошло, а я… парила. Какая-то часть меня считала: один шаг, два, три…

Кажется, он увидел меня! Да, сегодня он был обижен и, на мой взгляд, чересчур. Но почему-то сейчас это было неважно.

Десятый шаг.

Браслеты на запястьях жали, как кандалы. Я скинула капюшон. Свет упал на меня. Им словно играл кто-то, хотя мы же не в сказке, тут светооператоры…

Финн широко раскрыл глаза. Ошеломлённо, словно не видел вечность. И ринулся ко мне, прекратив петь. С его плеч упал чёрный плащ, Финн оказался в футболке и джинсах. Откуда-то вступил невидимый мужской хор, повторяющий ту же строку под ту же вибрацию на нескольких аккордах оргáна.

От ощущения мистерии по моей коже пробегал холодок. От того, что Финн бросился ко мне – тепло. Холод и жар смешались во мне, закрутились жгутами, как две змеи на кадуцее. Мраморные лики святых безразлично смотрели на нас.

Три шага. Я расстегнула плащ. Он упал к моим ногам в тот момент, когда Финн с лицом, узнавшим в толпе ту, кого потерял сто тысяч лет назад, обхватил мои плечи.

– Ты! – горели его глаза. – Ты! Ты! Моя Нефертити! Ты! Я люблю тебя!

Во все окна разом, как взрывом, ворвался свет, солнечный, разноцветный слоистыми пятнышками от внезапно прозревших витражей. Красные, жёлтые, синие лучи мешались в его волосах, запутывались в гофрированных складках моего платья. А на затянувшихся паутиной паникадилах, свисающих с потолка на металлических цепях в одно мгновение зажглись свечи. Магия! Он любит?!

От волнения дышать стало невозможно, но зелёные глаза в пушистых ресницах, слегка безумные, искрились любовью и нежностью.

Финн повторил как-то особенно, даже гордо:

– Я люблю тебя! Ты – моя Нефертити!

– И я тоже, – выдохнула, наконец, я. – Я люблю тебя!

Его лицо стало светлее. Финн подхватил меня на руки, закружил радостно. Только б не слетел этот парик с головы!

Счастливый, Финн опустил меня на древний кафель. И поцеловал. Я обхватила руками его стриженный затылок, шею, плечи. Мы не виделись с ночи, мы не виделись тысячелетия.

Кажется, нас снимали… Кажется музыка изменилась… Кажется, это был просто клип… Кажется…

«Стоп. Снято!» Музыка встала колом и исчезла. А хотелось, чтобы продолжала струиться – под кожу и в кровь. Беспардонный свет прожекторов превратил таинственную церковь в обычную съёмочную площадку, ткнул носом в неприглядные трещины в стенах, пыль и паутину, выявил засаду киношников с оборудованием, восторженную Арину, мадам Беттарид, Макарова. Они всё это видели?

Хотя какая разница? Для меня ничего не закончилось. Финн обнимал мои плечи так же нежно. Я люблю его – и это факт!

– Люблю тебя, – шепнул он мне на ухо снова.

Моё сердце пело. Разве хоть что-нибудь ещё важно?

Мадам Беттарид с удовлетворённым видом поплыла к нам, хлопая в ладоши. Остальные эхом вторили ей. Чему они аплодируют? Нашему поцелую? Но ведь ничего не могло быть естественнее в этот момент! Это не было игрой!

– Молодцы, ребята! – приблизилась мадам Беттарид и всем вокруг благосклонно махнула: – C'était superbe! Merci à tous![10]

Видимо, так просто принято, – догадалась я и снова вернулась всем вниманием к Финну. Господи, какой он красивый! Каждая чёрточка будто выточена. Улыбка в уголках губ. Сияющие глаза. Чёткая линия скул и волевой подбородок. Сильная шея. Выемка у её основания. Цепочка, спускающаяся под футболку по ключицам. Широкие плечи и атлетическая грудь, рельеф которой так хорошо угадывался под белым трикотажем. Я вдруг поняла, что мне мало, что я хочу видеть больше. Его всего. Словно поцелуй и признание были таким откровением, после которых не страшно…

Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом. В лучистых радужках Финна читалось то же самое. Как и тогда, в Лувре! Я будто поймала его мысли, и они мурашками продолжили путь по моему телу.

Зачем все эти люди? Они мешают. Жаль, нельзя было сказать это вслух!

Однако Финн произнёс целую тираду по-французски и, не обращая внимание на ответы и на жест несогласия Катрин, взял меня за руку и увлёк за собой. Моё сердце билось, тело переполнялось предчувствиями, но больше не мрачными, наоборот!

Мы вышли на свет и сощурились. Вибрация затихшей музыки ещё била по венам, как головокружительное послевкусие после терпкого вина. Как зачарованная, я шла за Финном и закрывалась рукой от солнца, будто не несколько минут, а столетия провела в подземелье.

С присущей ему уверенностью Финн оккупировал одну из чёрных представительских машин, кинул пару фраз темнокожему водителю.

– Куда мы?

– Подальше!

Он помог мне сесть. И автомобиль тронулся.

– Наконец, без чужих глаз! – выдохнул Финн и вновь припал к моим губам.

Моё «да» исчезло в его дыхании, оно переливалось волнами бесконечности, пока мы не оторвались друг от друга, совершенно пьяные и шальные. Финн громко вдохнул и откинулся на спинку, я тоже. Счастьем, казалось, можно было захлебнуться.

Наши мизинцы касались друг друга на кожаном сиденье, и этого хватало, чтобы мимолётное электричество, которое носилось в воздухе, искрило алчным нетерпением большего.

– Где мы? – спросила я.

– Санс.

– Какой милый дом, пряничный, – сказала я просто так, глядя на угловое здание на старой площади с грузной крышей и шоколадными балками, с такого же цвета крестами на выбеленных стенах, словно кто-то играл в крестики-нолики на весь дом.

– Бургундия… вроде типично…

Любые слова звучали излишне, в моей голове продолжало вибрировать Kyrie eleison. И волшебство! Пальцы переплелись, Финн снова меня поцеловал. Я не успела заметить, как мы оказались у двухэтажного бело-кремового особняка, высившегося на фоне деревенских пасторалей. За послушно открывшимися воротами нас встретили аккуратные дорожки сада. Стриженная трава, яркие всполохи цветника, тонкие деревца у фасада, как породистые жеребята, привязанные к опорам, чтобы не убежали. Вблизи дом с деревянными рамами окон, ставнями с прорезями голубых жалюзи, изумрудное пятно плюща на северной стене и алые пеларгонии в горшках под окнами. Буржуазная пастораль. На задворках моего сознания всплыла «Госпожа Бовари»[11].

Финн отдал распоряжения водителю. Тот послушно кивнул и, заглушив двигатель, ушёл в дом. По дороге увлёк за собой мсьё, выходящего навстречу, почтенного, как мажордом. За кустами жасмина скользнул силуэт садовника с синим шлангом в руках и исчез. Все повиновались нашему стремлению быть наедине. Финн открыл дверцу автомобиля:

– Прошу, моя царица!

– Это гостиница?

– Нет. Один из домов Катрин. Здесь никого нет и не будет…

– Хорошо, – выдохнула я.

Кто угодно был бы лишним.

Я вышла из машины, расправила длинный подол. Финн коснулся ладонью моей щеки. Заглянул в глаза.

– Поразительно! Совсем такая же. Только…

– Что только? – удивилась я, будто ныряя в глаза цвета тенистой зелени и понимая, что мне там хорошо.