- Я схожу ненадолго и домой, - отозвался я, проглотив свой ужин и отрезая для Капи и Бэрка хлеб. – Почитать охота, коли отдыхаем.

- Тогда Капи уложишь, а мы с мамкой погуляем, как придешь, - кивнул отец. Брат, явно собиравшийся, судя по бегающим глазам, погулять с девчонкой, дочкой нашего местного старосты, вздохнул, но все-таки промолчал. А я, показавшись на празднике, поводив хороводы и поев лепешек, которыми меня угостила подружка-соседка, вернулся домой, уложить Капи, запер дверь и забрался на нашу с братьями кровать, в маленькой боковой комнате, поближе к лучине. Новая глава была про Императора Никтоварильи, Арэна Второго, и его семью… Я помнил, что рассказывали соседи и папка, и мама, иногда становившаяся болтливой, и не верил тому, что читал, хотя даже и такая неправдивая книга казалась жутко интересной, и была моей собственной…

И почему-то промелькнула тогда, когда я, проговаривая особенно трудные слова про себя, читал про ужасного, по книге, человека, мысль, что вот бы увидать, хоть одним глазом, настоящего воина или настоящего правителя. Не такого воина, как грубая, ленивая роккандская солдатня, а гордого и статного рыцаря, как на книжке с картинками, которую подарил дедушка-сосед. Книжка рассказывала легенды и разные истории, которые случились давным-давно в Бартиандре. Про воителей и могущественных магов, про великую историю любви Алеандры и Санджая, который ради своей избранницы отрекся от трона и воевал с дурными людьми, и они погибли, борясь за мир плечо к плечу…

Впрочем, восхищайся я, не восхищайся такими людьми, и мечтай, не мечтай тоже однажды совершить великое дело, простым деревенским парнем я от этого быть не переставал. И никто и не представлял, что совсем скоро на нашу деревню обрушится нападение варварского племени, что многие погибнут – в том числе мои родители, пытавшиеся защитить нас, детей, и погибшие практически на моих глазах, как и старший брат, а роккандские солдаты, которые, вообще-то, должны были первыми выступить против врага, не покажут и носа, оставив деревню, пожженную и разоренную, разбираться без чьей-то помощи. Меня, поймав вместе с другими ребятами из поселения, долго и придирчиво вертели, рассматривали, пихали в живот и тыкали в грудь, и, наконец, приняли решение, видимо, что можно попытаться меня продать. Несколько часов спустя, уже с тяжелыми железными браслетами, соединенными цепью, на руках, я плелся среди таких же, как я, новоявленных пленников работорговцев, покидая Оринэю. Варвары покрикивали, изредка для острастки охаживая нас плетьми, но в целом относились сносно, и пережить пленение было возможно…

Что произошло с сестрами и младшим братом, я не знал: детей хотели спрятать, в лесных «погребах», вырытых когда-то еще в войну, вместе с кое-кем из женщин и стариков. Успели ли девочки и Бэркен добраться до спасительных пещер, или оказались среди перебитых людей, мне не было известно, и оставалось только надеяться, что они или спаслись, или хотя бы погибли, и в рабство предстояло попасть (впрочем, это если бы еще повезло) только мне…

***

Счет дням, проведенным в «заботливых» руках харнов, я уже потерял, ибо они сливались в одну сплошную череду нудного пути, невыносимо тяжелого, так, что болело все тело и ноги то и дело подкашивались, скудных, но поддерживающих кое-какие силы похлебок и выдаваемых раз в день черствых кусков хлеба, и привалов. Впрочем, когда стало холодно, разрешили сидеть у костров и дали шкуры, отдаленно напоминавшие плащи – укрываться на ночь и набрасывать на плечи днем. Как пояснили, сквозь зубы, конвоиры, рабы - ценный товар, и они не хотели, чтобы половина умерла в дороге – достать новых было бы не слишком просто, в мире, где почти все страны достигли высокого, достаточно, уровня, где границы чаще всего охраняли профессиональные, хорошо обученные войска, включая изучивших боевую магию Волшебников, каждый попавшийся в руки работорговцев несчастный ценился на вес золота. Впрочем, я не мог не заметить, что младше меня почти никого не было, и даже моих ровесников нашлось мало – а я, как-никак, почти достиг зрелости.

Не очень много было и мужчин, основную часть нашего каравана составляли женщины, большинство довольно молодые и некогда миловидные – круги под глазами и все большая худоба красоту убавляли с каждым днем. Когда мы прошли уже довольно много, углубившись на юг, нас присоединили к еще одному, небольшому, каравану, и гнали всех вместе. К тому моменту я уже узнал, что харны запрещали собираться больше, чем по три человека, и жестоко наказывали за попытку побега. За третью попытку подвергали четвертованию, или привязывали ноги к лошадям, и гнали их в разные стороны… За первую, в виде предупреждения, выжигали на лбу клеймо, говорившее, как шепнул старик - сосед по «шествию», что человек склонен к побегам – метка для будущего покупателя. За вторую попытку сбежать кастрировали мужчин, а женщинам отрезали правую грудь или отрубали пальцы, два-три, на левой руке.

На третий день после соединения с другими рабами мое внимание привлекла шагавшая в соседней шеренге, почти наравне со мной, девчонка примерно моего возраста. Она отличалась от своих соседей и одеждой – вместо потрепанных, домотканных, но привычных юбки и кофты или платья на ней была короткая, чуть ниже колена, кожаная юбка, такая же куртка, без рукавов, из-под которой виднелась полотняная кофточка, и кожаные же башмачки, больше похожие на сандалии. Грязные, покрытые пылью и пеплом, волосы рабыни представляли собой переплетение множества тонких косичек, украшенных цветными бусинами, перьями, шерстяными нитями… Смуглая, коричневатая кожа и немного узкие, с длинными ресницами, глаза выдавали в ней южанку, или, скорее, обитательницу Ретена либо Диких Земель, мелькнула даже мысль, что девочка, с такими же железными браслетами на руках, бросавшая гневные и горделивые взоры на конвоиров, чем-то смахивала на полуодетых, со шкурами на плечах и самодельными топорами и кинжалами в руках харнов.

Приказ остановиться, незадолго до темноты, и разводимые харнами костры – для себя и более скудные, но немного гревшие, для рабов. Во время привалов даже разрешали ходить в пределах отведенной хозяевами территории, благо скованы были только руки, а конвоиры размещались кругом, лишая возможности, практически, выбраться со стоянки. Набросить шкуру на спину и снять ее самому не было возможности, и я каждый вечер высматривал того, кто поможет это сделать. Но на этот раз, повинуясь неясному желанию, направился прямиком к сидевшей чуть поодаль от костра девчушке, метавшей яростные взоры на харнов и слегка враждебные на соседей.

- Привет! – окликнул я, поравнявшись с предполагаемой варваршей. – Ты меня понимаешь? – ответом послужил недружелюбный угрюмый взгляд и слегка искривленные губы. – Меня зовут Сахо. Ты поможешь со шкурой? А я тебе… Ты знаешь фаргар? – ответа не последовало, и я, пожав плечами, собрался отойти, когда послышалось на очень даже чистом языке Альянса.

- Не глупее тебя. Помогу, поворачивайся спиной, - я послушался и вскоре уже держал в руках свой «подарок», оглянувшись на девчонку.

- Спасибо. Тебе помочь?

- Если не трудно, - усмехнулась та, терпеливо дождалась, пока я справлюсь с тяжестью кандалов и с ее накидкой, и тут же отошла, расстилая подстилку.

- Ты хорошо говоришь на фаргаре, - не оставлял, сам не понимая, откуда такое желание, попыток познакомиться с ней и поболтать я. – Ты откуда?

- Тебе нечего делать? Тогда ешь и ложись спать, - бросила девчонка, не отрываясь от своего занятия.

- Просто… Я думаю, лучше держаться вместе, раз уж у нас общая беда…

- Тут больше чем по трое нельзя, накажут. Если много соберутся, десять ударов кнутом каждому. – Темно-карие глаза остановились наконец на моем лице. – Харны хорошо знают оба общих языка. Они разрешают собираться парами и тройками, потому что понимают, о чем мы говорим. Сам видел, постоянно обходят, и не по одному пути. – Это было так, и я, тревожно спавший первые недели плена, часто замечал, что харны словно бы бесцельно слоняются, по очереди, всю ночь. Видимо, слушали и приглядывали.