Потом пришла мамаша, принесла любимый с зеленым луком и яйцами пирог Иосифа, заново поставили самовар, и тут она неожиданно для себя спросила:

- Скажи, а в чем вина Рязанова?

- В том, что пригрел меньшевиков. Вредительская деятельность на историческом фронте, - скороговоркой ответил муж.

- Но он же тебя не трогает, он замкнулся.

- При чем здесь я?

- Ты-то как раз и причем. Тебе этого мало, нужно, чтоб он держал экзамен на верность тебе. А он не умеет подхалимничать. Наверное, ты хочешь, чтоб он намекнул, что Маркс и Энгельс твои предтечи.

Он взял свой подстаканчик, тарелку с куском пирога, встал:

- Каролина Васильевна, принесите мне чай в кабинет.

Она посмотрела на отца: "Ну что, доволен?" Он покачал сокрушенно головой. А мамаша тихо и отчетливо:

- Дура, ты дура, идем Сергей.

Ей стало тошно: действительно не стоило при родителях говорить так с ним, но представить, что изысканно-вежливый, добрейший старик Рязанов вредитель, достойный исключения из партии и ссылки, тоже было невозможно.

Она вошла в кабинет. Иосиф лежал на диване, не сняв сапог, и читал "Известия". Голова на валике, без подушки, свет падает сзади. Подошла, осторожно погладила по голове, увидела первые седые волосы.

- Извини меня, пожалуйста. Не надо было при отце и при мамаше.

- А при ком надо? - спросил он, не отрываясь от газеты.

- Я же прошу прощения. Прости. Я без зла, я ведь любящая жена, а не член оппозиции.

- Сегодня - жена, завтра - враг, - сказал спокойно и перевернул страницу.

Тянулась нескончаемая зима. По утрам багровое солнце вставало за Москвой рекой, окрашивая стены и башни Кремля в кровавый цвет. Часовые у Троицких ворот почти незаметно, но не останавливаясь постукивали подошвами неуклюжих валенок . Задыхаясь от дымного морозного воздуха, бежала до Тверской, в ледяном автобусе, зажатая телогрейками, шинелями и громоздкими салопами - до Александра Невского, а там напрямую, мимо развалин Храма, к институту.

В начале апреля на улице было минус двадцать.

На лекциях сидели в пальто, счастливчики, обладатели перчаток, записывали лекции, не снимая их, другие дышали на руки. Настроение у всех было мрачнейшее. В столовой только перловая каша и жидкий чай с сахарином.

Каролина Васильевна настаивала, чтоб брала с собой бутерброды, и каждое утро оставляла для нее завернутый в кальку пакет. Этот пакет она отдавала Руфине для Мики.

Руфина за последний месяц превратилась в сухую носатую старую женщину. Костюм висел, как на вешалке, на тоненьких ногах болтались фетровые боты. Мика болел, а вернее - угасал. Жесточайшее обострение туберкулеза. Надежда уже решила, что летом возьмет его с собой в Сочи или в Крым, но до лета ему надо было дожить.

После занятий Руфина бежала домой, потом в какое-то ведомство, где подрабатывала машинисткой. И однажды наступил день, когда стало ясно, что одного Мику оставлять нельзя.

Кот Арсений теперь почти неотлучно лежащий возле мальчика, во время приступов кровохарканья помочь не мог.

Договорились дежурить по очереди: Евдокия Михайловна, Мартемьян Никитич, их дочь Люба, Борис Иванцов, Надежда и Ирина Гогуа.

Надежда готовилась к семинарам, вздрагивая от сухого отрывистого кашля мальчика; когда он не дремал - рассказывала забавные истории из своей детской жизни, согревала чай, выпускала в форточку Арсения. Однажды пришел Мартемьян Никитич. Встретились как старые добрые друзья. Он теперь работал экономистом в "Союзсельэлектро" на Лубянке. Пошутил, что теперь в ОГПУ вести будет близко, минут пять.

Она шутки не поддержала и даже не улыбнулась. Он рассказывал ей и Мике о детстве на Ангаре, как переплывал реку на лодке, о работе на маленькой кондитерской фабрике, о жизни в тайге, о Китае. Был замечательным рассказчиком, Надежда заслушалась. Потом Мика задремал, они пили чай, она заговорила об Академии: у всех настроение мрачнейшее, многие на каникулы ездили домой подкормиться, но не подкормились, а еще больше оглодали и как-то ожесточились очень.

- Это понятно. Деревни пустеют, все бегут в город. А в городе то же самое: непосильные займы, налоги, членские взносы. Ведь это скрытая экспроприация зарплаты.

- Но все-таки разница между городом и деревней уничтожается.

- Правильно. Ни там, ни здесь невозможно купить ни вилки, ни ложки, ни стакана. Теперь уже ясно видно, что пятилетка провалилась.

- Это временные трудности. Идет обострение классовой борьбы.

- Надя, вам по логике - два.

- Почему?

- Потому что вы принимаете за доказательство то, что нужно доказать.

- Доказательство - бесконечные восстания.

- Они спровоцированы действиями властей, я сам это видел два года назад в Сибири.

- Да. Это перегибы местных исполнителей. У них закружились головы от успехов, и они стали принуждать вступать в колхозы.

- Нет, это другое. Это сваливание вины на других.

- Один человек не может быть во всем виноват.

- Вы правы. Пора опомниться, перестать верить в чушь, размноженную миллионными тиражами.

- Если все верят, значит, не чушь.

- Как раз наоборот. Чушь, высказанная на кухне, очевидна, а напечатанная в газете уже не очевидна. Это так. К тому же - неслыханный террор, шпионаж, доносительство. Разве мой случай с Немовым не свидетельство этому? Кстати, к кому вы обращались за помощью мне?

- К Серго.

- Интересно... очень интересно. Ну ладно. Спасибо. Надя, вы согласны, что нужен чрезвычайный съезд партии?

- Не знаю. Я рядовой член, я подчиняюсь дисциплине.

- Это понятно. Но разве вы слепы, разве не видите, что делается вокруг? Посмотрите на ваших товарищей, на Руфину, наконец, на этого милейшего математика Бориса, ведь он, талантливый человек, влачит полуголодное существование, я уж не говорю о страхе, заставшем его почти в подполье.

Надя, вы можете помочь. Возможно, это последний шанс. Расскажите Серго о том, что говорят партийцы, о том, как они живут, вы ведь не высокопоставленная дама, скучающая дома от безделья, вы - труженица, умница, честный человек, да, конечно, ваш быт наложил отпечаток на ваши взгляды, но вы не слепы... Впрочем, решайте сами.

- Я напишу Серго. Напишу, что я думаю о настроениях в Академии, это то, что я знаю лично, в других вопросах я некомпетентна.