-– Ярослава, свет-девица, да не хватит ли уже по светелке метаться! – с такими словами в невестину комнату, что была под самой крышей северной башни терема, почти мужским широким и стремительным шагом вошла тетка по отцовской линии, Марфа Елисеевна.

Жена Северного великого князя, правящего славским народом, живущим на землях аж от того берега реки Крутни и до самого Ледяного океана, имела довольно внушительную комплекцию женщина, а точнее, не уступала ни ростом, ни шириной груди почти никому из мужчин клана. Почти, потому что отец Ярославы был выше родной сестрицы на голову, а плечи имел такие внушительные, что ни в какие двери терема не проходил прямо, только с разворота да после приседания.

Говорят, брат и сестра в деда пошли, только Ярослава родилась на свет, когда того уже не стало, не могла потому в этом свидетельствовать. А так да, вот такими могучими телами наградила природа-матушка да бог Солнце представителей рода Крутичей. И батюшка ее и три родных старших братца были богатырями. А вот она сама пошла в матушку…

–– Птичка малая непоседливая, да успокойся же ты! Али не услышала в окошко, что караван жениха уже благополучно прибыл в терем? – всплеснула тетка руками и уселась на ближайшую лавку, укрытую парчовым покрывалом, расшитым цветным шелком, а та натужно заскрипела под ее весом. – Уф, замаялась в твою башню подниматься. Что за глупость была так высоко забираться? Будто бы иных хором в таком богатом доме не имеется…

–– Так отсюда же вид особенный! – махнула кружевным платочком и широким рукавом в сторону раскрытых оконных ставен подружка невесты. – В ясный день за морем леса синь озера видна, что просторы Ледяного океана в жарень месяц…

–– Да, самый красивый вид… вот только свадебных бубенцов отсюда не услыхать, – вздохнула вторая подружка невесты, что сидела на низкой скамеечке подле ног простоволосой Ярославы.

–– Может, оно и правильно… – как будто своим мыслям поддакнула Марфа Елисеевна, принявшись обмахивать разгоряченное лицо платком, вытащенным из рукава праздничной душегрейки, отороченной соболем. – Меньше наблюдаешь хлопоты предпраздничные – меньше беспокойство. И так вон… птичка-невеличка наша места себе не находит…

Да, Слава уже успела много раз сбегать от невестиного кресла, массивного, обшитого бархатом, до фигурного оконца и обратно. Теперь вот, и правда, точно маленькая юркая птичка уселась на алой ткани подлокотника, как на жердочке.

–– Ах, тетушка, сколько можно уже мне волосы гребнями чесать? Скажите же им!.. И песни эти заунывные… И ручьи слез тоже… Скажите им хоть вы!.. У меня и так голова кругом, а тут…

–– А порядок? – насупилась Марфа Елисеевна больше на племянницу, чем на чуть замешкавшихся разновозрастных плакальщиц. – Всех девиц рода так замуж выдавали… и меня к тому же. Вот и тебя, птичка, намоют, расчешут, маслами смажут… А завтра поутру в храм отведут. Там будут уже другие песнопения, во славу почитаемых богов, тогда же обетами молодым положено обменяться, да и поедете гулять в терем племянника моего мужа, то есть новобрачного, Никиты Стужского… вот кто далее ответственность за тебя, пташка, понесет…

Никита!.. Ярослава далее как перестала слышать разговоры вокруг. Она точно сомлела от одного имени своего нареченного жениха. И что с того, что их сговорили еще пять лет назад… увидеться-то так и не пришлось! Все батюшке некогда было гостей принимать или самому в поездку к дальним-дальним родственникам собраться. И то правда, года выдались непростые: то засуха и неурожай, то сплошь дожди и неурожай, то такой могучий урожай, что только поспевай убирать и в закрома складывать. А еще случились набеги одичалых северо-западных племен, и опасный мор тоже единожды был.

И вот только теперь вроде бы боги даровали спокойствие. Зиму перезимовали тихо и мирно, снега было столько, что ожидали и получили дружные всходы злаков, домашний скот принес хорошее потомство, дикое зверье, охотники сказывали, в лесах не перевелось, а приумножилось, птица с юга на гнездовья возвернулась… А их шаман признал ее вполне готовой для продления рода Стужских. Хотя, как же не быть готовой в семнадцать-то весен, ясно, что созрела еще пять лет назад. Да вот именно на этот месяц указал отшельник, раскинув в своей пещере-убежище меченые кости.

Тот старик в лохматых разномастных шкурах явился в княжье поселение, когда последний снег сошел. Ударил в ворота длинным сучковатым посохом требовательно и гулко, велел немедленно проводить его к отцу Ярославы. Ясно, что никто не чинил древнему старцу препятствий, и тот сразу был приглашен в терем. До того народ так и сновал под дверью, а тут словно повымирали все: затаились и стали выжидать, зачем шаман к ним пожаловал. Но потом на высокое резное крыльцо вышел Ефим Елисеевич и объявил, что будет выдавать вскоре единственную дочь, как и сговаривали, за наследника северо-восточного княжества.

И тут же поползли слухи… как без них! Что предки велели не мешкать более и отдать сговоренную девицу в родственную семью. Мол, время вышло до донышка, година подошла в самый раз, да и лоно девки созрело выносить знатного сына славского. Все так, а еще шептали, что родится богатырь, который будет непревзойденным воином и защитником всех земель от цепи южных озер, этих вот лесов, до самого Ледяного океана и даже далее. А куда это «далее» озадачился не только княжий народ, но и сам Ефим Елисеевич. Не зря же Ярослава начала с тех пор, как батюшка имел беседу с отшельником, ловить на себе его странные задумчивые взгляды… А может, шаман сказал ему еще что-то? Отчего-то были же отложены некоторые важные хозяйственные дела и стали готовиться к свадьбе?..

Но сама Ярослава восприняла все сборы и суету должным образом. За столько лет, хоть и не привели боги познакомиться с суженным, но с мыслью о замужестве вполне свыклась. А то? Не она ж первая. Другие девицы рода Крутичей и ранее в чужие семьи отдавались. Взять хоть тетку, она замуж в четырнадцать весен пошла, в первый же год мужу сына принесла, а через две весны еще и дочь. Так что же Славе было плакаться – все же лишних три годка еще в родном тереме отсидела… Да, Ярослава имела много хрупче тело, но все ж…

Эх, что же эти плакальщицы-то! Зачем надрывались так усердно и норовили сердца юным девам порвать? Какую ж тоску навевали, мрак!

–– Обязательно так завывать? – смахнула невеста прядь длинных волос с лица, которую специальная служанка до блеска наглаживала костяным гребнем. – У меня ж мысли о Никите сыне Михайлы из головы из-за вас разбегаются!..

–– Тю!.. – поднялась тут тетка Марфа с лавки и принялась обходить-посчитывать лари и сундуки с приданым. – Нечего о нем думать. Толку?! Считай, ты, детка, уже его себе в мужья отхватила. С чем и поздравляю… раз, два… пять… А те сундуки, что видала в главном зале… они же тоже с приданым?

–– Да. Как иначе! Они громоздкие, вот их заранее и спустили… – принялась суетиться вокруг крупной тетки худенькая старушка-нянюшка. – А здесь все лари с украшениями остались, там сундук с дорогой посудой…

–– А правда ли, что жених Ярославы собой писаный красавец? – прикусила губу Купава, самая первая подружка Славы, и подмигнула при этом замершей в ожидании ответа невесте.

–– Хорош молодец! – не отрываясь от осмотра ларя с драгоценными камнями, проговорила Марфа Елисеевна. – Рост, плечи… и волос у него… нет, у племянницы коса больше в золотой пшеничный колос отдает, а Никита… Эй! Чего с водой мешкаете? – вдруг накинулась на слуг, устанавливающих в соседней комнате бадью для мытья. – Время позднее! Намыть невесту да уложить бы уже – завтра день рано начнется и будет трудным…

–– Тетя! Так что волос у Никиты? – подергала ее за душегрейку девушка, которая сидела на низенькой скамеечке у ног Ярославы.

–– А? Никита?.. – Марфа принялась теперь осматривать приготовленные нижнюю рубашку из тонкого-тонкого беленого льна с широкой кружевной отделкой, несколько пышных юбок, которые завтра племянница оденет под свадебное платье, и сам ритуальный наряд, разумеется, богато расшитый тесьмой, камнями и жемчугом. – Потемнее нашей пташки будет, но не сильно. И глаза их детям явно голубые достанутся, потому что… А вот и кипяток тащат! Это дело! Пташка, собирайся купаться…