— Речи для баррикад на площади. Скажи честно, какие у нас шансы? Что в докладе кошкообразного?
— Держать оборону любой ценой до полуночи. Хотят кого-то вытащить из подземного города, но я тебе не говорила.
— Зачем? И кого?
Мадина демонстративно сорвала травинку и посмотрела куда-то вдаль, сквозь Ерохина, который вновь достал сигарету.
— Понятно… — протянул он, закуривая, — я ведь не за себя переживаю. Почему в каземат тебя, а я здесь?
— Штабу виднее. Ты ведь знаешь, революционные приказы…
— Знаю, знаю. Не обсуждают, — он немного помолчал. — Пулемёт внизу я проверил, патроны экономь по возможности, стреляй короткими. Но главное, береги себя.
— Есть, товарищ лейтенант.
Они пожали друг другу руки и уселись смотреть на начинавшее клониться к горизонту солнце.
— Знаешь, что я думаю, Мадина? А если всё это выдумки? Нет никаких Теней, Теслы, товарища Генды. Мы с тобой в обычном советском пионерлагере. Вон там река, вон там, за полем, асфальтовая дорога, здесь, за пригорком шелестит лес, в котором грибы, ягоды, белки.
— А как же наши воспоминания? Да ты сам Тень видел. И на дорогу пробовал выйти? Ведь пробовал же?
— Один раз…
— И не веришь?
— Может, это какой-то эксперимент? Нам в чай галлюциноген подмешивают в столовой. Держат, как мышей в клетке? Изучают реакцию.
— Мышей или крыс, — не важно. Важно, что мы сегодня должны один час держать оборону в каземате. А пока на ужин сгоняем. Идём?
— Ты иди, я подежурю здесь. У меня сухпаёк.
— Тогда удачи, товарищ лейтенант!
— Удачи, Рыж., товарищ командир!
*
В дверь осторожно постучали, и в замке щёлкнул ключ.
— Панi, пора.
— С вещами на выход, значит? Пинком под зад Аделину Новикову?
— Панi, зрозумiйте.
— Не хочу ничего понимать. Идём!
Я оттолкнула Козака и последовала по туннелям к мосту, вспомнив, как в первый раз блуждала по городу. Потом мы шли этой дорогой с Максом. Теперь наши пути разошлись, и я снова иду одна. Может быть так надо? Только для кого? Для Валькота? Для той пионерки с рыжими хвостиками? Для её подруги Ани? Для этого солдата? Для тех, кого ни разу не видела, и даже не знаю их имён?
— Открывай ворота, — скомандовала я запыхавшемуся Козаку, — Аделина на пороге великих открытий! Аделина идёт покорять мир!
— Бережiть, себе… Вiзьмiть цей фонар. На згадку. Прощавайте.
Ворота позади закрылись, и каменная громада моста выступила из темноты. Слёзы давно высохли. Не было ни больно, ни страшно. Не осталось даже ненависти к Теням. Лишь всепоглощающая пустота внутри, подобная пропасти, над которой раскинулся мост.
— Не оглядывайся, — прошептала я, — только вперёд!
Дальше всё было как во сне. Я прошла сквозь невидимую стену барьера, как через желе. Порой мне казалось, что я слышу крики или выстрелы. Иногда замечала каких-то странных двуногих существ, похожих на огромных лягушек, боязливо шарахавшихся в темноту при свете фонаря. Но рассматривать я их не успевала, да и не хотела. Пусть подземный город останется там, за спиной, со всеми своими тайнами. Пусть там останется Дина, Наташа, Козак. И пусть там останется Макс. Вскоре я повяжу пионерский галстук, наслаждаясь ярким полуденным солнцем. Буду просыпаться по утрам под звуки горна и ходить на линейки, выучу Устав пионерской организации и с головой окунусь в общественную жизнь лагеря, в котором не будет ни унылых туннелей, ни Теней, ни битв за выживание. В котором всегда и во всём прав только вожатый и товарищ Генда, на завтрак будут подавать манную кашу, а на ужин картошку с котлетами. Никаких больше червей, рыбы и мха. Мы будем плескаться в реке, гулять в лесу, ходить в кино, наблюдать, как садится солнце со стен старой крепости. А где-то там, за воротами лагеря, наш путь будет освещать заря новой эпохи коммунизма. Интересно, принимают ли в пионеры в 17 лет?
Через несколько секунд со скрипом железной двери прошлое перестанет для меня существовать. Поворот ключа. 3 — нет Севастополя, детства, выпускного, Варьки, 2 — нет ужаса подземных лабиринтов, 1 — нет Макса. Или… Или он всё же есть?
За мной закрывается дверь так же, как моя память. Никто и никогда не узнает того, что произошло! Громкий щелчок замка, и я погружаюсь в умиротворяющее спокойствие своего нового дома — библиотеки пионерского лагеря «Чайка».
13 АВГУСТА, вместо эпилога.
Летний дождь стучит коготками капелек по стеклу окна библиотеки, скребётся, словно котёнок, просится внутрь. Чай в чашке остыл, и Анька добавляет из термоса горячего. Он пахнет летними травами с пригорка у старой крепости.
— Отбились тогда значит?
— Ага. Пара царапин, но зажило, как на трупном мясе.
— Не когтем, надеюсь?
— Если б когтем, я была б уже ангелочком с крылышками. Противоядия в медпункте нет. Говоришь, Дина научилась делать его из мха? Расскажи мне ещё что-нибудь о ней. И о Наташе.
— Хорошо. Однажды мы в театре делали постановку… про меня. Как спасли от Теней и привели в подземный город.
— А сценарий твой Максим написал?
Я лишь вздохнула.
— Скучаешь?
— Очень… Ты ведь знаешь, мне не место в лагере. Все эти линейки, идиотские речи Ярославы Сергеевны. На кого это рассчитано? Ведёт себя так, будто не знает правды.
— Никто не знает, Ада. Даже мы с тобой. Как там всё в TESLеустроено, чтоб им на углях три века жариться!
— Сволочи!
— Угу, только благородные, спасающие мир.
— … в который их не звали…
— Верно. Но наше дело защищать. Не Генду, конечно, а детей. Слышала, говорят тут японка скоро появится, и всё чики-пуки сделает. Что ни мне, ни тебе, ни Валькоту не под силу. Неужели все трупы оживут, все скелеты затанцуют? Ты веришь?
— Я никому не верю.
Аня привстала:
— Вот как? Даже мне? И правильно делаешь! Как там о тебе ребята говорят? Ку-ку, с отбитой башкой?
Я не обиделась.
— Ань, ну какая из меня пионерка? Я родилась, когда пионеров уже не было, а в идеи коммунизма давно никто не верил. Мне смешно от этого дутого патриотизма лагеря. В туннелях не идеологические речи нужны, а быстрота реакции и Свеча или серебряный кинжал. Иначе «нашинкують на шматки», как говорил Козак, — и глазом моргнуть не успеешь.
Аня снова погрустнела, отхлебнув чай:
— Да, Наташка мастерски с кинжалами танцевала. Ещё там, в Чернобыле.
— Видела б ты её в атаке на 14-тый туннель!
— Ещё увижу! И знаешь, что скажу? Не ложись сегодня спать. Возможно и ты кое-кого увидишь.
— Неужели снова эту кошачью рожу? Вот ты мне объясни, как в такое… такого… можно было влюбиться?
— Молодая да глупая была. Мне тогда 16 только исполнилось.
— Ой, старая и умная теперь прям стала. Целых 17!
— Кто б говорил, бабушка Аделина… На месяц меня старше.
— Вот и не спорь со старшими, пионер-переросток!
— Ладно, ладно, ты права, маленьким девочкам-вампирочкампо гробам спатки пора. Отбой час назад был. Засиделись мы с тобой.
Анька закрутила крышечку термоса и обняла меня.
— Давай, до завтра. На линейку пойдёшь?
— Не-а.
— И я нет. Захочешь, в каземат приходи утром, расскажешь впечатления.
— Впечатления?
— Ну да, как ночь прошла. Что напугало, что укусило.
— А чего рассказывать? Ночь как ночь…
Но Анька, подмигнув, уже закрыла дверь библиотеки, а я, ничего не поняв, принялась убирать чашки в раздумьях возвращаться в домик к Дашке или заночевать здесь.
В принципе, белобрысая (то есть вожатая) смотрела сквозь пальцы на мои ночные бдения и периодическое отсутствие на линейках. Она, как и другие пионеры, считали меня шизофреничкой, в чём я не торопилась их разубеждать. Моя странная личность иногда участвовала в их самодеятельности или каких-то смотрах отряда, вела себя тихо и примерно в отличие от забияки-Мадины, и находилась в целом на хорошем счету.А учитывая мой далеко не пионерский возраст, мне давно полагалось самой стать вожатой. Но поскольку идеологической подкованности и верности идеалам товарища Генды во мне не наблюдалось, то я получила должность заведующей библиотекой. Нечто среднее между обычной пионеркой и административным работником лагеря. Здесь, в пыли книг, я могла спокойно писать диссертацию о подземном городе и древней цивилизации — археолога Аделину Новикову, даже ставшую пионеркой, никто во мне не отменял.
