Хилон был гораздо старше, и несравненно лучше помнил Афины, покидая их! И, несмотря на это, Калликсену казалось, что он любит родной город сильнее старшего брата. Можно было быть настоящим афинянином - и при этом неохотно идти на жертвы во имя своего полиса: и порою юному моряку казалось, что это и означает сделаться настоящим афинянином… Хилон, к тому же, хотя и охотно вступил в свои гражданские права, не горел рвением исполнять гражданские обязанности: прежде всего, воинскую.

Но Калликсен забыл все неприязненные мысли, когда вступил в дом брата, обставленный с таким вкусом, в отличие от серого материнского жилища; и когда Хилон, радостный, нарядный и благоухающий, крепко обнял его, встретив на пороге.

- Мой маленький братец вернулся! Как вырос! - воскликнул этот настоящий молодой афинянин, потрепав Калликсена по голове. Хилон сочетал в себе грубоватую открытость старшего брата, Аристона, с любознательностью Аристодема. - Ну же, проходи, я тебя хорошенько угощу. Небось оголодал на своем корабле?

Появилась миловидная темноволосая Алексия, жена хозяина. Она тоже радостно улыбалась: и ей не приходилось притворяться перед гостями, хотя между нею и мужем и не было любви. Хилон был внимателен к супруге и никогда не увлекался мальчиками-рабами, что служило причиной раздоров во многих афинских домах.

Когда Калликсена усадили в кресло и налили ему хиосского вина, юноша наконец вспомнил, с какой мыслью выходил от матери. Блеск дома Хилона совсем вскружил ему голову!

- Аристодем… Мать сказала, что у тебя для меня письмо от Аристодема, - сказал Калликсен молодому хозяину.

- Да, - Хилон кивнул и, внезапно став серьезным, заторопился. Аристодем для своих братьев всегда был самым таинственным, хотя все четверо успели пережить немало.

А эта тесная дружба Аристодема с Филоменом из Коринфа, - не то героем, не то изменником, - и свадьба Филомена с персиянкой царской крови никому не давали покоя.

- Я чуть не вскрыл его без тебя, - почти упрекнул Калликсена Хилон, протягивая младшему брату запечатанный папирус. - Долго же ты пропадал!

Калликсен уже не слышал: сломав печать, он погрузился в чтение. И скоро понял, почему Аристодем обратился из-за моря к нему, младшему, а не к основательному Хилону. В Калликсене горел тот же беспокойный жертвенный дух, что и в Аристодеме, - и этот же дух побудил Филомена, сына Антипатра из Коринфа, оправдать имя своего отца, перейдя на сторону персов…

В своем письме Аристодем открыл юному моряку многое, о чем им не случилось поговорить прежде: для чего Калликсен был раньше слишком молод. Юный сын Пифона узнал об уроках Пифагора, о тех семенах, которые самосский философ посеял в душах обоих друзей. Калликсен узнал и о том, что сам великий Пифагор, чтимый столь многими в Элладе, сдался Камбису. И о том, что побудило самосца это сделать.

Аристодем прибавлял, что остается в Навкратисе - городе, в котором теперь пересекались торговые пути Египта, Эллады и Азии; а также многие другие пути.

- Ну, что он пишет? - спросил Хилон, дожидавшийся с почти невежливым нетерпением, пока брат кончит читать.

Калликсен покачал головой и, когда Хилон взял у него папирус, отвернулся.

- Хорошо, что я не философ! - сказал юноша.

Хилон быстро, нахмурив брови, пробежал строки, которые не предназначались для его глаз, - а когда опять взглянул на брата, Калликсен почувствовал, что Хилон согласен с ним.

Но он так же, как Калликсен, не желал обсуждать Аристодема в его отсутствие.

- Слава богам, что он здоров, - Хилон натянуто улыбнулся и тут же сменил тему, предложив брату рассказать о себе и своем плавании. Калликсен сначала неохотно, а потом увлеченно стал рассказывать; тем временем Алексия с двумя рабынями накрывала стол, по сторонам которого стояли обеденные ложа. Хилон трапезничал также и по-египетски, в кресле, - обычно тогда, когда сидел за столом вдвоем с супругой: мужские сборища она, конечно, покидала.

Но и в этот раз Калликсен попросил разрешения поесть за столом в кресле, по-семейному.

- Пусть тогда и госпожа останется, - сказал он.

- Когда останется моя госпожа, мне решать! - рассмеялся Хилон: и вдруг, немало смутив Калликсена и саму молодую супругу, привлек ее к себе на колено и звучно поцеловал в щеку. Может быть, брат был уже немного пьян. Но больше он такого себе не позволил и учтиво отодвинул для жены стул.

Алексия села рядом с креслом хозяина, внимательно глядя поверх кубков и блюд на брата мужа, который занял такой же стул напротив. Почти не прикасаясь к своей еде, афинянка слушала его рассказ, стараясь по окончанию восстановить начало.

Когда Калликсен упомянул о бронзовом кинжале с древнего Крита, Хилон очень оживился и поблагодарил брата: юноша сразу же, через стол, вручил ему подарок - извлек из собственных ножен на поясе, к которому привесил старинное оружие, и подал рукоятью вперед.

- А я уж подумал, что это ты от меня защищаешься, - пошутил Хилон. Он с жадностью рассматривал черный блестящий нож, притупленный временем, при свете настенного светильника. - Какая красота! Ты говоришь, древний Крит?

Калликсен кивнул.

- Если только меня не надули, - сказал он, покраснев от смущения и радости при виде радости брата.

- Похоже на то, что действительно Крит или какие-нибудь земли, которые с ним торговали, - заключил Хилон, рассмотрев кинжал со всех сторон и ощупав грубоватую квадратную фигуру богини, служившей рукоятью. - Чеканка явно старинная, и таких богинь почитали на Крите во времена расцвета.

- А как ее имя? - спросил Калликсен. Юноша испытывал странную робость, когда пытался вглядываться в равнодушное плоское лицо под разделенными пробором волнистыми волосами с высоко поднятым узлом.

- Кто ее знает… Афродита? Астарта? Богиня-мать, так говорят сейчас в Азии, - ответил Хилон. - Может, критяне ее зовут как-то по-своему! Они ведь не чистопородные эллины, как и азиатские греки!

За небрежностью и светским лоском образованного молодого афинянина скрывалось беспокойство… такое же, какое вызывала у них обоих саисская Нейт со своими храмами.

Положив кинжал на дальнее кресло, Хилон улыбнулся брату и протянул ему руку через стол.

- Благодарю тебя, братец. Порадовал!

Калликсен улыбнулся в ответ, вдруг ощутив укол прежней неприязни.

Потом все некоторое время молча ели; впервые обратившись к Алексии, Калликсен поблагодарил хозяйку за вкусный обед.

Та улыбнулась, поправив белую ленту, перехватывавшую голову.

- Я и мои служанки еще не так опытны, - ответила афинянка. - Но у Хилона часто бывают гости, и мы стараемся, чтобы всем у нас понравилось.

- Восхитительно, - искренне сказал Калликсен, допив свое вино и закусив горячим медовым пирожком. Он с непривычки слегка опьянел, и брат нахмурился. Но гость, как и хозяин, не нарушал приличий.

После обеда хозяйка оставила их, и братья пересели в кресла у очага. Калликсен попросил принести простой воды.

- Знаешь, какой вкусной она кажется, когда так долго был в море! - сказал юноша.

Хилон слегка прищурил глаза - серые, как у старшего, Аристона.

- Знаю, маленький братец, - сказал он. - Я ведь тоже бывал в море, и не раз.

Калликсен быстро опустил глаза, не желая ссоры.

- Не сердись, если я тебя обидел, - попросил он.

Хилон рассмеялся.

- Да ничем ты меня не обидел!

Он прервался.

- Ты ведь еще не докончил, - напомнил хозяин. - Как вы доплыли назад? Надеюсь, все было благополучно?

Калликсен сперва хотел похвалиться столкновением с персами, как в разговоре с матерью, - но после этого разговора уже не мог хвалиться, как намеревался. Да и перед братом представлять себя героем вовсе ни к чему, теперь юноша это особенно чувствовал.

Тем более, что никакого геройства и в самом деле не было!

Калликсен все же рассказал про персов, а потом осторожно высказал догадку матери - что это мог быть киренский работорговец Стасий.

Хилон встревожился, услышав про персов, но к предположению матери отнесся спокойнее.