Ликандр, знавший о продвижении греков от своей госпожи, бесновался, больше всего мечтая присоединиться к восставшим. Спартанца удерживало на месте и охлаждало только то, что ему выпало защищать и любить сестру греческого полководца.

И тут стало известно, что Камбис возвращается из похода.

***

Персидский царь узнал о восстании еще до того, как пересек границу Египта. Но Камбис, наученный опытом, не поскакал навстречу Псамметиху: у его воинов уже не было на это сил. Они вошли в один из персидских городов, наскоро построенных Кировым сыном на юге, и там опять набили животы и сумки, залечили бесчисленные раны и язвы. А пока царь набирался сил, он отправил навстречу восставшим войско, ждавшее своего часа в городе.

Псамметих и его воины встретились с азиатами на полпути к Саису: персам подошло подкрепление и из самого города Нейт.

Была страшная битва, несравненно страшнее того сопротивления что оказал персам порубежный Пелусий. Египтяне дрались так, как не сражались со времен Рамсеса Великого*; греки же бились с неистовством и бесстрашием, которые приводили в ужас и изумление тех, кто не знал этого народа. За каждого убитого грека персам приходилось отдавать по десятку своих. Земля вокруг покраснела от крови, и ни один сын Та-Кемет не задумался о том, как будут погребены их тела.

Но в конце концов Псамметиха задавили числом – фараон был захвачен живым; и живым взяли его военачальника, Филомена. Бросив аркан, персы стащили молодого героя Эллады с коня. Черного скифского коня, внушавшего им восхищение и страх, подобно злому духу-дэву, воины Камбиса тоже взяли живым, подранив его стрелой, а потом спутав ему ноги.

Камбис присоединился к своим победительным воинам уже после того, как египтяне были разбиты. Персидский царь с торжеством двинулся на Мемфис, и там выместил свою ярость на всех жителях столицы, правых и виноватых.

По приказу Кирова сына две тысячи знатнейших египетских юношей из окружения Псамметиха были казнены – сам молодой фараон был оставлен в живых и наблюдал это. Всевозможным пыткам и казням были подвергнуты также мирные жители, которых персы хватали без разбору, врываясь в дома, где поджигали все, что могло гореть; и наконец-то Камбис позволил азиатам разрушать и разграблять мемфисские храмы. Многие только этого и хотели. Персы убивали жрецов, глумились над статуями богов, плюя в них, откалывая им носы и уши.

Но через несколько дней этого беспросветного для египтян ужаса гнев царя царей поутих, и к нему вернулось прежнее жестокое азиатское здравомыслие и своеобразное чувство справедливости. Велев прекратить бойню и оставив обескровленный и опозоренный Мемфис в покое, персидский царь двинулся к Саису, везя с собой множество пленных.

Филомен, верховный военачальник Псамметиха, остался жив и цел, не считая полученных в бою ран: по непонятному персам приказу царя его особенно оберегали в пути, и Камбис никому из своих людей не позволял издеваться над коринфским царевичем, как азиаты мучили других пленных. Никто теперь не знал, что царь персов думал про себя насчет этого эллина.

* На штандарте Ахеменидов, принадлежавшем Киру Великому, был изображен орел. Фаравахар, символ зороастризма, - крылатый диск с верхней частью тела человека, - тоже ведет свое происхождение от стилизованного образа летящей птицы, который использовался в различных культурах от глубокой древности.

* Каннибализм в войске Камбиса - исторический факт. О гибели огромного войска Камбиса, захваченного врасплох песчаной бурей, также свидетельствует Геродот: это полулегендарная история, как и многие свидетельства, оставленные современниками персидского царя. О “величайшем ужасе”, начавшемся после вторжения Камбиса, однако, рассказывает Уджагорресент в надписи, сделанной на статуе царского казначея: есть основания полагать, что жестокости персов явились реакцией на восстание Псамметиха.

* Рамсес II, один из фараонов Нового царства, при которых империя достигла наивысшего расцвета.

========== Глава 35 ==========

Второй триумфальный въезд царя царей в Саис наполнил египтян ужасом, несравнимым с первым. Жители города богини, независимо от своего положения и знатности, при виде тьмы азиатов, валившей в распахнутые ворота, вставали на колени и утыкались лбами в землю, прикрывая руками головы: и надолго оставались в этих позах селян и рабов. Камбис теперь ехал не на золотой колеснице, подобно солнечному фараону или благому вестнику Ахура-Мазды, - он скакал на коне, в тяжелом посеребренном панцире и шлеме, без всякой краски на лице и с неухоженной черной бородой.

Среди пехоты, которая следовала за колесничими и конниками персидского царя, можно было видеть пленников – египтян и эллинов, связанных самым безжалостным образом, израненных и оборванных. Если они начинали спотыкаться, их подгонял кнут.

Поликсену великая царица отослала домой: сейчас ей ни в коем случае нельзя было подвергаться опасности разоблачения. Камбис теперь знал Филомена в лицо, но Поликсену видел только издали… можно было надеяться, что он все еще ни о чем не догадался!

И сейчас коринфянка стояла на крыше дома, вместе с Та-Имхотеп и своими воинами, и отчаянно пыталась высмотреть брата среди пленников Камбиса. Тем, кто смотрел на триумфатора с крыши, можно было не падать ниц. Поликсена так и не нашла греческого полководца, как и фараона Псамметиха.

Закрыв лицо руками, она повернулась и уткнулась в широкую грудь Ликандра.

- Может быть, Камбис решил не позорить их перед всеми? – прошептала эллинка. – Ведь он мог… проявить уважение к храбрецам! Он же сын своего отца!

- Да, - мрачно сказал Ликандр: для которого было теперь все едино, что сын, что отец. Они были для спартанца отныне варвары, от которых следовало ждать только смерти или рабства всем эллинам: и никакие разговоры о различии вер и уважении к побежденным этого воина больше не заденут.

Но, конечно, прежде всего Ликандр был обязан подчиняться своей госпоже и оберегать ее, что бы она ни задумала. Может быть, она позволит дать ей совет, когда ее брат и весь их дом в такой опасности!

Обняв коринфскую царевну за плечи, Ликандр попытался увести ее с крыши: Поликсена не противилась.

Спустившись по лестнице на второй этаж, они вошли в спальню Поликсены. Остальные эллины остались снаружи; заглянув в комнату госпожи и обменявшись понимающими замечаниями, воины отошли подальше.

Поликсена села на кровать, а Ликандр напротив нее на табурет. У него сердце разрывалось от желания помочь возлюбленной, но он не знал даже, что сказать ей в такую минуту.

Поликсена подняла на спартанца темные глаза, горящие под низкими прямыми бровями; губы у нее вздрагивали. Ликандр понял, что перед ее взором сейчас встают картины терзаний и казней, которым победитель может подвергнуть Саис, как уже замучил Мемфис.

- Может быть, Камбис оценит верность великой царицы и смилуется, - сипло сказала Поликсена. – Ведь его сделали фараоном, и он поклонился Нейт! Азиаты мыслят совсем не так, как мы… им присуще свое собственное благородство!

Ликандр молча кивнул. У него самого язык не поворачивался сказать ни одно похвальное слово в отношении Камбиса.

- Я могу быть тебе сейчас полезен, госпожа? – спросил он.

- Да, - ответила Поликсена. Она взглянула на него и протянула руку, и приказывая, и моля.

- Сядь со мной и обними меня!

Спартанец быстро встал с места и, сев на ложе рядом с госпожой, обнял ее. Несколько мгновений она не шевелилась в его объятиях: он ощущал аромат алтея и жасмина, исходивший от ее распущенных черных волос, тепло ее смуглого тела. Потом Поликсена подняла голову – и, немного помедлив, потянулась к его губам.

Они целовались долго, с самозабвением и нежностью обреченных. Ликандр ласкал ее волосы и затылок; потом, оторвавшись от губ девушки, принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею. Поликсена всхлипнула под ласками воина, ее ладное, сильное тело дрожало в его руках. Спартанец ощутил влагу на своих щеках и губах, соленую влагу, которую он слизнул; и отстранился.