Спартанцы успели только переглянуться. Трубы пропели еще раз, и на глазах у изумленных греков южные ворота отворились. Оттуда начали ряд за рядом выходить воины - ионийские гоплиты, которые тут же строились в шеренги под стеной. При виде противника спартанцы тоже принялись строиться в фалангу, но Эвримах прикрикнул на них:

- Это не то! Еще не время!..

Ионийское войско образовало фалангу, и ворота снова закрылись.

В третий раз запели сурнаи, и Никострат увидел свою мать.

Поликсена, одетая в пурпур, золото и серебро, с плащом за плечами, сверху донизу расшитым золотыми монетами, - великолепная как никогда, - поднялась на одну из надвратных башен. Она вскинула руки, точно жрица, взывающая к божеству, или правительница, приветствующая свой народ…

Греки не смогли сдержать криков изумления, даже спартанцы. Один Никострат словно онемел. Он не сводил глаз с матери, с этой совершенно незнакомой ему богини Ионии. А потом над берегом разнесся ее голос.

- Я узнаю вас, мои соплеменники, и приветствую, если вы пришли с миром! Что вам понадобилось на моей земле?

Эллинские воины начали переглядываться, изумление сменялось возмущением.

- Что это значит? - говорили они друг другу.

Калликсен первым нашелся, что ответить. Он вышел из гущи людей и сделал несколько шагов по направлению к воротам, так что его стало хорошо видно.

- Мы здесь, чтобы освободить Ионию от поработителей! - крикнул афинянин.

На несколько мгновений между греческим лагерем и городом повисла тишина, в которой слышалось лишь дыхание тысяч людей. А потом Поликсена спросила:

- Вы меня причисляете к поработителям Ионии? К тиранам?

Флотоводец сделал еще шаг вперед.

- Это будет зависеть от…

И тут царица наверху закричала, точно от внезапной жестокой боли, и осеклась. Калликсен задохнулся от ужаса; и все, кто стоял рядом, вскрикнули. Царицу словно что-то подрубило сзади под колени, и она упала, скрывшись от глаз зрителей.

А потом на площадку позади Поликсены бегом поднялся молодой темноволосый иониец, - Никострат и Калликсен поняли, что это был не Мелос; этот слуга поднял царицу, устроив ее голову у себя на плече. Она повисла у него на руках как мертвая: лицо коринфянки казалось совсем белым, но крови на одежде не было видно.

- На ней пурпурный хитон! Я думаю, в нее стреляли… стреляли из города! - вырвалось у Никострата. Он сам едва стоял, видя, что случилось с матерью; Эвримах подхватил его под руку.

- Держись, - сказал спартиат. - Она может быть еще жива, и тогда ее спасут!

А про себя Эвримах подумал, что бывают такие стрелы-срезни, которые рассекают тело не хуже клинка; и даже если рана не была изначально смертельной, жизнь может вытечь с кровью очень быстро…

Эвримах снова посмотрел на царевича и повторил:

- Держись. Скоро мы все разузнаем.

Ионийцы уже в беспорядке отступили в город, и ворота за ними захлопнулись - на сей раз неизвестно, как надолго.

Никострат повернулся и, ступая, точно во сне, направился к своей палатке. Ему все давали дорогу, а он никого не замечал…

Потом воины увидели, как из рядов фиванцев вырвался Диомед и бросился следом за спартанским полемархом. Никто не остановил юношу, и он скрылся в палатке Никострата.

Эвримах молча отвернулся и мрачно кивнул Калликсену, который успел вернуться к ним. Двое эллинских военачальников отошли в сторону, чтобы посовещаться.

* “Мойра” в переводе с греческого означает “доля”, “часть”.

========== Глава 190 ==========

Она опять была девочкой десяти лет. Она оказалась в темном и вонючем трюме, и, сжавшись в углу на свернутой бухте каната, видела, как отец плачет над бездыханным телом матери. “Нужно предать ее морю, а то болезнь и на вас перекинется”, - сказал Антипатр Поликсене и ее старшему брату…

Семнадцатилетняя Поликсена стояла на плоской крыше египетского особняка, рядом с Нитетис. Дочь фараона и возлюбленная подруга, еще более юная, показала ей на азиатское войско, вливавшееся в священный город и неудержимо наполнявшее его.

“Вон там, на золотой колеснице, - Камбис… А если он изощренно жесток в постели?..”

Поликсена повернулась к египтянке, чтобы утешить, но что могла она сказать - такая же девственная, как и Нитетис?

Потом она оказалась на ложе, в темноте собственной опочивальни. Над нею склонился Ликандр, ее любимый спартанец, которому она решила отдаться наперекор воле брата. Ликандр умащал ее маслом, лаская; а потом лег на нее, накрыв своим горячим мощным телом, и она стала его, с той ночи и навсегда…

Вот она на главной площади Милета, примыкающей к булевтерию - зданию городского совета. Ликандр, еще вчера живой, обратился в камень: наполовину сливавшаяся с темнотой, с другой стороны беломраморная фигура воина-атлета была освещена пламенем. Пылал общий погребальный костер Филомена, ее брата и сатрапа Ионии, и Аристодема, ее второго мужа.

Поликсена, не отрывая глаз от дорогих покойников и обоняя ужасный запах горящей плоти, перебивавший аромат благовоний, одной рукой прижимала к себе семилетнего Никострата - дитя своей первой любви.

“В моих жилах течет дорийская кровь, как в жилах спартанских цариц… Я защищу вас, если вы признаете меня!”

Мертвая Нитетис, на обнаженной руке которой выступила пара капель крови от змеиного укуса, - вокруг ее постели собрались египтяне, еще слишком потрясенные, чтобы выражать скорбь… Красный гранитный саркофаг с высеченными на нем столбцами иероглифов - эти знаки указывали царице путь в вечность…

- Путь в вечность, - прошептала Поликсена. Чья-то рука промокнула ее лоб ароматной тканью, задержавшись на шраме под волосами.

- Теперь у госпожи и нога изуродована, - с жалостью сказал женский голос.

- Не болтай ерунды! Она просыпается, видишь? - ответный мужской голос прозвучал одновременно сердито и облегченно. - И испарина - это хороший знак. Все дурные соки выйдут.

Поликсена открыла глаза и увидела склонившегося над нею придворного врача, Клития. Рядом маячило лицо молодой рабыни - из тех, которые помогали Поликсене и женщинам ее семьи в бане.

- Где Клео? - хрипло спросила царица. Это было первое, что она смогла осмыслить, - что служанка рядом другая.

- Меня зовут Ианта, госпожа, - сказала эта женщина. И тут Поликсена все вспомнила… почти все. Она попыталась сесть, но тут мучительная боль впилась ей сзади в левое бедро, распространившись до кончиков пальцев и выше, до паха. Поликсена застонала и упала обратно, перед глазами кружились разноцветные огни.

- Тебе рано вставать, царица! - испуганно воскликнула рабыня по имени Ианта. - Ты едва не умерла, трое суток была в бреду!

Благоухающим вербеной влажным полотенцем Поликсене промокнули шею, грудь. Она уже не сопротивлялась этим заботам, осознав слова служанки.

- Сколько суток?.. - шепотом повторила царица.

К чему за это время привели переговоры с греками? Или, быть может, уже состоялось сражение, а то и не одно? Жив ли еще…

- Жив ли еще мой сын?

- Насколько мне известно, да, - ответил врач, хотя Поликсена не обращалась ни к кому в отдельности. - Успокойся, госпожа: никто еще не начинал боя. Все ждут.

- Пока я не поправлюсь или не умру, - царица попыталась усмехнуться. - Зачем ждать?.. Все равно, лежа здесь, я никому ни в чем не помешаю.

- Пока ты жива, ты остаешься верховной властительницей, и твоя воля превыше всего, - сурово сказал Клитий. - А сейчас тебе надо поспать, царица, чтобы поскорее восстановить силы.

Поликсена сама ощущала, что силы стремительно оставляют ее: похоже, рана действительно была тяжелой и надолго приковала ее к этому одру болезни. Но кто же… Клео…

- Где Клео? - резко повторила она свой первый вопрос, собрав остатки воли.

- Я не видела ее сегодня… Кажется, и вчера тоже, - с растущей тревогой ответила Ианта. - Мы все так переполошились, когда тебя принесли, госпожа!