- Господин?..
- Но этот Тураи будет схвачен тотчас же, - обещал перс.
Каптах вдруг необыкновенно оживился: он подполз к тронному возвышению на коленях и прошептал, припав к ступенькам:
- Поторопись, господин! Мальчишка этого слуги - ребенок царицы Ионии… Может быть, ты пожелаешь умертвить отца и оставить в живых сына?.. Он способен…
Ферендат рассмеялся, подняв руку.
- Я понял тебя, встань! Встань, - с удовольствием повторил он, и Каптах наконец грузно поднялся, отряхивая передник. - Я так и поступлю. А ты подождешь здесь, пока преступник не будет схвачен.
Каптах побледнел: на такое он не рассчитывал. Но к нему уже подступили стражники, и египетский сановник вынужден был покориться. Его увели.
Вначале персидский наместник, казалось, проявил к египтянину милость; но после того, как воины, направленные в дом Каптаха для обыска, вернулись ни с чем, Ферендат необыкновенно рассвирепел.
Может быть, не явись Каптах с повинной, Ферендат разъярился бы меньше. Он счел поведение египтянина уловкой… а может, просто жаждал выместить на нем свою досаду: имущество Каптаха было отнято в пользу государства, всех женщин, детей и слуг его дома наместник отдал на поругание солдатам, а самого Каптаха обезглавили. Тело его и голову бросили в уличный нужник. Вероятно, поступить подобным образом с египтянином, который так заботился о посмертной участи своей плоти, было для Ферендата особенным удовольствием…
Тураи услышал обо всем, сидя в заточении. Теперь он радовался этому заточению, хотя ему было очень тяжело узнать, что случилось с его благодетелем. “Если бы Каптах не пошел донести на меня, возможно, кара миновала бы его”, - думал Тураи; хотя ему с некоторых пор представлялось, что Каптах был обречен в любом случае.
Жрецы также подверглись гонениям – Ферендат, до сих пор почти не принимавший участия в травле, решил наверстать упущенное и приказал схватить нескольких младших служителей саисской Нейт, чтобы допросить их. Несмотря на жестокие пытки огнем и водой, эти слуги богини не сказали ни слова: они попросту ничего не знали о том, что связывает верховного жреца и Тураи. Двое жрецов умерли от мучений, после чего остальные были отпущены, едва живые; тела погибших Ферендат распорядился выдать сородичам для погребения по египетскому обряду. Все же власть богини, в чьем городе он правил, весьма страшила наместника.
***
Поликсена узнала о том, что творится в Египте, от своих шпионов – а немного погодя получила письмо от верховного жреца Нейт, в котором он коротко рассказал ей о положении мужа и сына. О казни Каптаха и разграблении его дома Ани не упоминал, чтобы не отягощать совесть царицы тем, что уже невозможно было исправить. Ани говорил ей утешительные слова, обходя подводные камни, как все опытные священнослужители… но эллинка сама догадалась об остальном, и несколько дней молча страдала.
Она перестала разговаривать с Гобартом, и сын Масистра, ощутив это охлаждение, не настаивал на своих правах… теперь Поликсена понимала, что действительно глубоко небезразлична персу и впечатлила его, как ни одна из его женщин. Но это мало утешало царицу, когда она думала о несчастьях близких ей египтян; наоборот, становилось только хуже.
В эти дни она вновь сблизилась с Мелосом и дочерью. Зять Поликсены не меньше царицы страдал от безвыходности их положения – несмотря на то, что жизнь ионийцев усилиями властей упорядочилась и благосостояние народа улучшилось, Мелосу все больше становилось ясно, что долго так продолжаться не может.
- Ты знаешь, госпожа, я ведь давно лелеял такие мечты, которые теперь мы претворяем в жизнь, - говорил иониец: в голосе его против воли прорывалось отчаяние. – Я мечтал о едином сильном государстве… и, может быть, даже о едином боге! Если бы все это сделали мы сами без помощи персов, я не желал бы ничего другого!
- Совсем как я, - сказала Поликсена: она подперла рукой подбородок и покачивала ногой, прикрытой голубым льняным платьем, – оно было вышито серебряными египетскими анхами. – И я бы даже согласилась иметь во главе нашей страны азиатов, которые умеют мудро управлять, если бы только здешними персами все ограничивалось… ведь в конце концов разные обычаи сливаются к общему благу!
Она посмотрела на Мелоса.
- Если бы только Персия не стремилась подчинить себе все… Мой брат думал, что переменит это положение и сделает Ионию независимой: и я верю, что он бы преуспел, если бы не умер!
- Но он умер, и теперь для нас все по-другому, - жестко сказал Мелос.
Он встал и оглядел женскую комнату, занавешенную алым шелком, точно поле битвы.
- Неизбежна война с Элладой, госпожа. Возможно, не сейчас, но очень скоро. Хотим мы этого или нет, но мы в этой войне должны будем или победить персов, или потерять последнее, что они еще позволили нам сохранить!
Мелос повернулся к царице.
- Позволишь ли ты мне… - он склонился к ней и перешел на горячий шепот, - позволишь ли ты мне начать готовить почву для восстания в Ионии, чтобы после мы объединили силы с греками Аттики и Лаконии?…
Поликсена откинулась на подушки и взглянула ему в лицо.
- Что бы я ни ответила, ты все равно поступил бы по-своему, не так ли?..
Мелос застыл на мгновение – потом кивнул.
- Что ж, считай, что я тебе разрешила, - прохладно сказала царица спустя небольшое время. – Но только затем, чтобы знать, чем ты занят за моей спиной.
Мелос улыбнулся… потом наклонился к ней и порывисто обнял.
- Ты уже не веришь в меня, я понимаю, - прошептал он. – Но подожди! Придет время, и ты поверишь!
- Только не попадись до тех пор, - Поликсена посуровела.
Мелос поцеловал ее и, расправив свой голубой гиматий, быстро вышел.
========== Глава 172 ==========
Заключение Тураи в подземелье продлилось пятнадцать дней; несмотря на то, что в храмовых комнатах были отдушины, не позволявшие воздуху застаиваться, и был сделан выход во внутренний дворик, Исидор начал тосковать и хиреть. Дети плохо переносили жизнь без солнца; а таким чувствительным, как Исидор, подземные комнаты напоминали о гробницах. Сын Тураи никогда еще не спускался в обиталища мертвых; но египтянин не сомневался в существовании у детей памяти, предшествующей рождению.
Когда Ани в очередной раз навестил узника и глазами врача посмотрел на Исидора, он сказал, что, пожалуй, можно перевести их обоих наверх; отца с сыном поселят в одной из хижин, где живут рабы, занятые на поливе садов богини.
- Среди них немало семейных, - промолвил старый жрец. - И никто из них не говорит больше, чем надлежит.
Тураи посмотрел в лицо Ани: после насилия, которое учинил над храмовыми служителями наместник, его почти ужасало такое спокойствие, недоступное простым смертным. Вероятно, посвятившие себя Нейт забывали, что значат человеческие привязанности. Тураи оставил своего бога достаточно давно, чтобы вспомнить, что такое быть человеком; хотя годы, проведенные в храме, навсегда отделили его от других.
- А как же это? - спросил египтянин, коснувшись своей бритой головы.
Судя по лицу Ани, верховный жрец двояко истолковал эти слова.
- Никто из рабов не посмеет о тебе говорить. А твой облик… думаю, мы найдем тебе применение, когда ты покинешь город.
Тураи осталось только поклониться. Его наполнила благодарность, несмотря ни на что; он знал - в том, что он до сих пор жив, нет никакой его заслуги, а только неизреченная милость богов.
- Скоро мы выйдем на солнце, - понизив голос, сказал он сыну. Ответная улыбка Исидора, как бледный луч, обрадовала его; мальчик был совсем неприхотлив. Правда, как и сам Тураи, малыш рос одиночкой, которому было вполне достаточно самого себя: но так уж складывалась его судьба, что искать общества других детей для него было смертельно опасно.
Тураи переселился в хижину, где обстановка была нищенская, однако ему были предоставлены письменные и молитвенные принадлежности. Папируса оказалось достаточно, и Тураи принялся сочинять записки - иератическим письмом, тут же переводя на греческий язык. Это помогало мужу Поликсены временно забыть о страхе перед будущим; а также заглушить ощущение своей бесполезности и сознание ошибок, которое грызло его все сильнее. Иногда Тураи оглядывался на сынишку, игравшего на пороге хижины, - Исидор, сидя на корточках, возился с камушками и глиняными зверями и казался довольным, пребывая в мире своих фантазий.
