***

Эльпида совсем отяжелела - “как медоносная пчела”, подумала Поликсена. Невестка выглядела усталой, но встретила ее радостной улыбкой. Женщины поцеловались.

- Как ты? - спросила Поликсена, внимательно посмотрев гетере в глаза.

- Хорошо, - Эльпида в свой черед скользнула взглядом по ее наполовину прикрытому волосами шраму и, убедившись, что рана не загноилась, снова облегченно улыбнулась. - Было бы совсем хорошо, если бы не болела спина и не опухали ноги. Посмотри, что с ними стало, царица.

Она подняла подол хитона выше колен, сделав гримаску.

- Будто две колоды!

- Пустяки, - ответила Поликсена, взглянув на белые стройные ноги. Эльпида, как многие рыжие от природы, была очень светлокожей. Поликсена наклонилась и сжала одну ее голень; потом выпрямилась, улыбаясь. - Бывает куда хуже.

- А где мой сын? - спросила царица, опять взглянув невестке в лицо.

- В стое на собрании, скоро придет, - ответила Эльпида, снова прикрыв ноги и посерьезнев. - Ты не заметила, как мало мужчин на улицах?

- Заметила, - сказала Поликсена. Она усмехнулась. - Мне повезло с возвращением.

- А как твоя голова? - спросила Эльпида; невестка осторожно потянулась к ее лбу.

- Превосходно, - ответила Поликсена: она сама отвела волосы слева и повернула голову, показывая рубец. - Прикажи мне наполнить ванну, дорогая, - попросила она.

Эльпида ушла, двигаясь почти с прежней грацией. Поликсена проводила жену сына взглядом, ощущая грызущую вину.

“Еще год назад я не знала этой женщины, а теперь она мне кажется милее, чем собственная дочь… уж никак не меньше, - подумала царица. - Может, потому, что Эльпида моя, а Фрина - нет и никогда не была?..”

Она прошла в ойкос и села, потирая лоб: у нее появилась такая привычка. Рана опять пульсировала болью, и отяжелевшая голова гудела.

Немного погодя явилась обрадованная и испуганная возвращением царицы Корина и доложила, что ванна готова. Поликсена блаженно погрузилась в горячую воду; и позволила служанке Эльпиды оттереть себя морской губкой и морскою же солью. Выйдя из ванны, она ощутила себя, словно Афродита… до того, как богиня узрела земную юдоль с ее скорбями.

Когда она осушала тканью волосы, сидя перед очагом в ойкосе, появился Никострат. Он на несколько мгновений застыл на пороге… а потом с радостным восклицанием бросился к матери.

- Ты хорошо добралась, хвала Зевсу!

Он поцеловал матери руку, которую Поликсена позволила схватить; однако сердце ее при этом забилось тяжело и больно. “Ванна… это я слишком распарилась”, - подумала коринфянка.

Первым ее порывом было вскочить навстречу сыну; но теперь, после приветствия Никострата, ноги не послушались. Поликсена сама не понимала, что с нею: коринфянке вдруг вспомнилась беседа с Мелосом, которую она обещала продолжить…

- О чем вы говорили в собрании? - спросила царица.

Никострат недоуменно нахмурился, глядя на мать. Потом ответил:

- Обсуждали, ждать ли нам афинян этой весной. Или, возможно, это спартанцы решат совершить на них набег.

Поликсена слабо улыбнулась. Мокрое полотенце упало с волос ей на плечи.

- Тогда ты тоже с ними пойдешь?

Никострат присел напротив ее кресла, пытаясь заглянуть в глаза.

- Об этом еще рано говорить… Да что с тобою, мать?

Поликсена молча притронулась к голове; и сын понимающе кивнул.

- Такое не скоро проходит, я видел.

Поликсена отвела глаза и встала.

- Пойду прилягу.

Она удалилась в свою спальню и легла, смежив веки. Царица опять увидела перед глазами Эльпиду и ее чрево… все ту же Эльпиду, а не Фрину.

Поликсена ненадолго задремала; а потом, поднявшись и подкрепившись вином и финиками, приказала своей служанке сопровождать ее в дом Мелоса. Несмотря на то, что уже смеркалось: а может, по темноте идти было и лучше.

Фрина встретила мать удивленно и немного испуганно, но ласково. Фрина была здорова и зимой не хворала… она не навещала мать, когда та была простужена; и когда Поликсену ранили, тоже отсиделась дома. Хотя теперь Поликсена не винила дочь и не сердилась.

Поликсена повозилась с внучкой, немного порасспрашивала о ней Фрину: та отвечала с гордостью и с немного виноватой готовностью. Мать и дочь немного поговорили о собственных делах, потом поужинали; за едой к ним присоединился Мелос.

Фрина и ее муж убедили Поликсену остаться у них на ночь. Было уже совсем поздно, иначе она бы не задержалась в этом доме.

Утром Мелос проводил царицу назад. Дорога была слишком короткой, чтобы успеть о чем-нибудь поговорить; но достаточно длинной, чтобы они оба заметили взгляды прохожих. Даже покрывало, затенившее лицо, не спасало коринфянку от узнавания.

Мелос подождал, пока за Поликсеной закроется дверь; Никострат с утра был дома, но иониец ушел, так и не повидавшись с другом.

У Эльпиды начались роды точно в срок, как она сама посчитала дни. Никострат немедленно послал за повитухой, с которой Эльпида была знакома давно и уговорилась о помощи. Эта старуха тут же выгнала из комнаты всех, кроме Корины; но, услышав стоны из-за закрытой двери, Поликсена тоже вошла к роженице.

Повитуха, сидевшая над Эльпидой и смачивавшая ее лоб водой, вскинула на Поликсену водянистые недобрые глаза - совиные глаза, слишком много видевшие.

- Хочешь пособить? Замараешься, царица, да умаешься.

Поликсена, не отвечая, присела рядом с Эльпидой по другую сторону кровати; и когда невестка опять застонала, поцеловала ее в мокрый лоб.

- Молись… Ты прекрасно справишься.

Эльпида захватила в горсть золотого быка, который так и висел у нее между грудей. Она что-то пробормотала, но никто из женщин, помогавших ей, не расслышал, кому молится гетера.

Мучения Эльпиды продлились девять часов - Поликсена знала, что для первых родов это даже не слишком долго; но и ей, и Нитетис в свое время пришлось гораздо легче. Никострат несколько раз входил к жене, несмотря на священный ужас лекарки, и шептал ей утешительные слова. Но, казалось, она его уже не слышит - как и никого вокруг не слышит.

Когда ребенок пошел, Эльпида вдруг вскинулась, как в бреду, так что повитуха и Поликсена едва уложили ее назад. Роженица закричала, точно никак не хотела выпускать дитя в мир; его пришлось тянуть щипцами, которые опытная бабка принесла с собой.

- Мальчик, - прошептала Поликсена, услышав первый слабый крик новорожденного; у нее после пережитого опять раскалывалась голова, и она неверяще глядела на ребенка. Повитуха, улыбаясь во весь рот, перевернула мальчика вниз головой и шлепнула по спине: тот выкашлял из легких слизь и раскричался.

- Красавчик будет!

Никострат, услышавший крик младенца, ворвался в спальню.

- У меня сын?..

- Вывешивай венок*, молодой господин, - повитуха поклонилась ему. - Славный мальчонка родился. Только одна ножка у него маловата.

- Что ты говоришь?..

Никострат схватил ребенка, не думая об осторожности; и бросил взгляд на ножки, подогнутые к животу. Левая, точно, была меньше правой и более вялая. Молодой лаконец открыл рот в потрясении и гневе; он опять уставился на старуху.

- Это ты ему что-то повредила!..

- Вот уж я тут ни при чем, господин. С госпожи своей спрашивай, а лучше с богов…

Повитуха зловеще усмехнулась.

- Ну, вырастет чуток хроменький, что за беда? В фалангу не встанет, а всадником возьмут, были бы деньги!

- Убирайся! - крикнул Никострат лекарке, едва владея собой. Старуха шарахнулась к двери; но, выбежав в ойкос, приостановилась. Ее догнала Корина, которая быстро сунула лекарке в руку серебряную драхму.

Повитуха кивнула и пошла прочь. Ей не впервой было получать такую благодарность от мужей, становившихся отцами.

* Древние греки оповещали соседей о рождении сына, вывешивая на дверь оливковые ветви; при рождении дочери вывешивали моток шерсти.

========== Глава 150 ==========