В первую ночь Менекрат как следует выспался. С ним, говоря по справедливости, и в дороге обращались скорее как с гостем, чем как с малозначащим слугой: в богатых домах он мягко спал, мылся с натроном, его умащали маслом и даже делали массаж. Здесь о скульпторе тоже хорошо позаботились.

Весь следующий день он не видел великой царицы - и, заблаговременно получив от нее разрешение гулять по острову, в одиночестве посетил храм и измерил пропорции, которые ему необходимо было знать для работы. Свои вычисления Менекрат записал, и уже после этого долго бродил по пустым комнатам, любуясь настенной росписью и вдыхая запах еще свежих растительных красок и мела. Кое-что милетец срисовал на память. Когда еще греку будет позволено так свободно ходить по этому дому богини?

Вернувшись домой, Менекрат еще какое-то время поработал в уединении, а перед сном с удовольствием принял ванну.

А на следующую ночь его вдруг вызвали в спальню царицы.

Полный тревоги, Менекрат встал, оделся и поспешил за служанкой, которую звали Астноферт и которая состояла при Нитетис уже много лет.

Войдя в комнату, слабо освещенную ночником, эллин остановился.

Нитетис сидела на постели, одетая в длинное белое ночное платье. Ее волосы были распущены, на лице никакой краски. Ему показалось, что перед ним другая женщина.

- Подойди, - велела великая царица.

Менекрат приблизился. Он услышал, как за спиной со стуком закрылись двери. Ему вдруг стало трудно дышать: художник начал догадываться, чего желает египтянка.

- У тебя были женщины в Ионии? - спросила она, неотрывно глядя на широкоплечего эллина.

- Да, - скульптор потупился. Ему было двадцать семь лет, но он почувствовал, что краснеет, как мальчик. - Давно… это были рабыни, великая царица.

Нитетис изогнула одну тонкую говорящую бровь.

- Но не твои рабыни? Так значит, никто еще не говорил тебе, что ты красив?

Она улыбнулась мягкой материнской улыбкой… а потом поманила его пальцем. Менекрат шагнул к ней, как в безумном, блаженном сне: молясь всем богам, только бы сейчас не проснуться. Ему вдруг стало все равно, что будет завтра.

Нитетис неожиданно встала на ноги и обхватила его рукой за шею; другую руку погрузила в пепельные волосы грека.

- Сейчас нет никого, кроме тебя и меня, - горячо прошептала она ему на ухо. Ее ногти впились в шею художника; и его неожиданно охватило такое желание, какого он не знал в жизни.

Нитетис прихватила зубами мочку его уха; а потом, рассмеявшись грудным смехом, повалила его на постель. У царицы были сильные руки, но эллин, конечно, намного превосходил ее силой. Он мог бы вырваться и убежать! Но Менекрат сознавал, что царица убьет его, если он ее отвергнет. И уже ничто не заставило бы его оторваться от этого тела, гладкого, как вода, и жаркого, как пустыня.

Менекрат уже забыл, как ласкать женщин; но Нитетис почти все сделала сама. Он был ее властелином - и она тоже овладела им, как неукротимая стихия. Эллин не знал, сколько это длилось, он забыл самого себя: он отдал возлюбленной все, что мог.

Потом, когда он лежал в полузабытьи, ощущая голову царицы у себя на груди, а все тело его еще пело от любви, Нитетис сказала:

- Ты никому не проболтаешься об этом.

Молодой скульптор приподнялся на ложе.

- Так ты больше не позовешь меня?..

Обнаженная Нитетис быстро села и посмотрела ему в лицо. Он увидел, как дрогнули гордые губы.

- Не смей ни о чем сожалеть!

Менекрат мотнул головой.

Он поцеловал ее ладонь, а потом соскользнул с постели. Эллин нашарил свою одежду, не смея больше глядеть на царицу.

Скульптор нашел только хитон, но ушел, оставив в опочивальне набедренную повязку. Он чувствовал спиною взгляды стражников. Те все поняли и все слышали - но, разумеется, ничего не скажут!

Он все-таки уснул: и эллину опять приснилась царица, которой он опять дерзновенно обладал.

На другой день Нитетис приветствовала его и держалась с ним как ни в чем не бывало. Менекрат вдруг ощутил себя оскорбленным… но понял, что пал жертвой царской причуды. Сама царица едва ли даже считала случившееся изменой своему мужу. Кто он такой, жалкий ремесленник, рядом с Уджагорресентом?

Однако позже, поразмыслив, чуткий и умный эллин начал понимать, что Нитетис провела с ним ночь, повинуясь не капризу и даже не сладострастию, которое, несомненно, было ей присуще. Она отдалась ему из отчаяния, которое не могла высказать никакими словами - только языком своего тела!

Менекрат знал, что Нитетис постарается вычеркнуть случившееся из памяти; но сам он остался глубоко благодарен своей божественной возлюбленной. Даже если подобное больше никогда не повторится; даже если Нитетис более не удостоит его и взгляда.

Художник твердо вознамерился сохранить эту ночь в тайне. Не из страха за себя - ради Нитетис.

Через несколько дней, когда великая царица завершила свои дела на Пилаке, они покинули остров. Нитетис направилась домой, а Менекрат, которому дали собственную лодку и сопровождение, был послан в каменоломни Сиене* - выбирать камень для статуй.

* Современный Асуан.

========== Глава 86 ==========

В свите Нитетис, кроме нее самой, оказался еще один человек, хорошо говоривший по-гречески: это был вестник, которого она посылала в Ионию, служивший Менекрату проводником. Менекрат заметил его еще в первый день пути на Пилак - но особого дружелюбия ему этот египтянин не выказывал. Однако теперь этот человек был оставлен Менекрату как переводчик и помощник, чему милетец был немало рад.

Менекрат и его проводник с небольшим отрядом воинов спустились по реке - Сиене, город вместе с островом Абу, расположенным прямо посреди города*, был немного севернее Пилака. Но это не делало его приятнее для жизни. Раскаленная и сухая летом, зимой эта земля могла остывать так, что спасала только плотная шерстяная одежда: пустыня плохо держала тепло, как рассказал эллину проводник.

По дороге этот египтянин, которого звали Тураи, неожиданно разговорился со скульптором… должно быть, сыну Та-Кемет было приятно ощутить себя знающим и значительным рядом с чужестранцем, который был знаменит у себя на родине. И Менекрату казалось, что египтянин догадался, какой слабости поддалась великая царица. Хотя это ничуть не умалило его преданности ей.

Между прочим, Тураи рассказал, что в древности, во времена славнейших царей, колоссальные статуи изготовлялись прямо в каменоломнях - перевозить их лишний раз было слишком тяжело. Эллин вдруг ужаснулся, что от него потребуется то же.

- Но ведь меня не заставят жить и работать на этой сковороде! - воскликнул он. - Ведь царица не требует себе колоссов!

Тураи пристально смотрел на художника. Он заправил черные волосы под головную повязку, и губы этого сына пустынь растянулись в улыбке.

- Посмотрим, мастер экуеша, - сказал он.

Впрочем, Менекрат еще прежде договорился с великой царицей, что работать будет на острове, где условия были гораздо благотворнее, - камень перевезут, как только он его выберет. Египтянин просто пугал чужеземца… или предупреждал.

Высадившись на левом берегу Нила, они направились в каменоломню, где добывали песчаник: всего в Сиене было три каменоломни, две из которых прославились месторождениями серого и розового гранита, славы древних фараонов. Эта штольня была меньше и не так известна, в ней добывали прочий камень. Менекрат вдруг порадовался, что увидит меньше человеческих страданий… он знал, каким трудом достается гранит, увековечивший за многие египетские хенти стольких тиранов.

Вскоре они увидели небольшой палаточный городок - и множество глинобитных хижин, окруживших палатки и лепившихся друг к другу: здесь обитали рабы, свободные рабочие, которых было немало среди самих египтян, но чья жизнь мало отличалась от жизни рабов, и надсмотрщики.

- Смотри, экуеша! - Тураи вытянул руку, указывая пальцем. - Вон там!