Потом она кивнула в сторону лестницы.

- Иди, работай! Скажи, чтобы тебе дали глины, и приступай.

Менекрат поклонился и ушел, ободренный и полный нетерпения. Хотя и страх его перед этой работой увеличился. Какого бога мог он молить о помощи – готовясь изображать Нейт? И не оскорбится ли сама Нейт таким вмешательством чужестранца?

Но потом Менекрат полностью сосредоточился на перенесении на глину облика великой царицы: эта земная богиня казалась более доступной и снисходительной.

Два дня ушло на изготовление глиняного образца. За это время Менекрат ни разу не побеспокоил госпожу – зрительная память и внимание к деталям позволяли ему с легкостью восстановить перед глазами ее облик. Кроме того, малые размеры не требовали большой точности. С самими статуями будет гораздо труднее.

К тому же, линии тела богини не только были наполовину скрадены платьем - Нитетис была сложена как обычная стройная египтянка, каких Менекрат видел много. Ее привлекательность была неуловима… художник уповал, что передаст хотя бы малую долю этого обаяния теми скупыми средствами, которыми он располагал.

Однако, увидев свежевылепленную статуэтку, Нитетис была восхищена. Как тогда, когда он сделал статуэтку Нейт: египтянка сложила руки перед грудью и коротко рассмеялась. В этом смехе прозвучало больше самодовольства, чем похвалы мастеру. “И как люди могут различать, что обозначает смех”, - впервые в жизни неожиданно подумал эллин.

Когда Нитетис подняла глаза, все посторонние мысли тут же покинули милетца. Он вдруг ощутил себя под взглядом царственной женщины пустым и звонким, как опорожненная ойнохойя.

- Превосходно, - сказала Нитетис.

Эллин улыбнулся, но еще не обрадовался.

“Ну а если ей только это и нужно было - и для изготовления статуй с этого образца у царицы найдется собственный скульптор?” - вдруг подумал Менекрат.

- Я очень довольна тобой, - сказала Нитетис снова и прошлась перед ним, сложив руки. - Но ты допустил одну ошибку. Корона Севера выглядит не так.

Царица отдала приказ рабу, который все эти дни обслуживал Менекрата. Тот, поклонившись, пятясь ушел и вскоре вернулся с чашкой воды.

К полнейшему изумлению грека, Нитетис несколько раз сама погрузила руки в воду и размочила еще мягкую глину: а потом несколькими ловкими движениями изменила форму конусообразной короны, венчавшей голову богини. Приплюснув ее сверху, египтянка загладила царский убор с боков.

- Если бы ты оставил корону Нейт как есть, это было бы преступление, - сказала Нитетис, улыбаясь. Она поднесла к лицу перепачканные руки и вдохнула запах глины. - Но надеюсь, ты понял разницу.

Менекрат поклонился: страх отпустил его. И в этот миг, при виде смеющейся царицы с руками, перемазанными в глине, как у горшечника, художнику показалось, что он постиг тайну очарования Нитетис, которого не мог передать даже самый послушный материал.

Нитетис вернула ему статуэтку.

- Готовься, через два дня мы отправимся на Пилак! - приказала великая царица.

***

Даже на царской барке помещение, где можно было укрыться от жары и от чужого внимания, оказалось только одно. Впрочем, скульптору это все равно показалось гораздо удобнее, чем путешествовать морем на битком набитом корабле.

Сидя под навесом среди молчаливых и полных сдержанной неприязни египетских матросов и слуг, Менекрат посматривал в сторону каюты - задрапированного яркими полотнищами деревянного домика, где укрылась Нитетис со своей дочерью.

“Выдержала бы она путешествие морем?” - подумал милетец неожиданно. Он усмехнулся украдкой. Конечно, Нитетис едва ли когда-нибудь придется путешествовать морем; ну а уж если выпадет случай, она не удовольствуется чем-нибудь меньше собственного корабля. А те, которые умеют требовать, и получают желаемое гораздо чаще!

Менекрата никто не стерег, стражники только лениво посматривали в его сторону; однако сам молодой скульптор старался, чтобы его не могли разглядеть с берега. В нем, с его светлыми волосами и кожей, легко признали бы грека: и Менекрат не желал чинить своей покровительнице неприятностей.

Однако, пока была возможность, по пути на юг сам милетец старался разглядеть как можно больше на берегах. Но зрелища были довольно однообразными – бурый камыш, который сухо шелестел на ветру, метелки папируса. Иногда виднелись бедные деревни – египетские мальчишки, всю одежду которых составляли тряпочки между бедер, пасли гусей или с криками плескались в реке. При виде царской барки дети застывали с открытыми ртами, точно это сам солнечный бог плыл мимо.

На ночь, когда негде было остановиться, барка приставала к берегу, и воины стерегли госпожу, окружив ее с земли и расположившись на палубе. Менекрат тоже часто не спал в такие ночи, глядя на Нил, похожий на широкую лунную дорогу, и пытаясь различить очертания знакомых предметов, которые темнота превращала в застывших в ожидании врагов.

Несколько раз они останавливались в городах, но эллин никогда не видел их прежде и не мог оценить перемен, которые города Юга претерпели под властью персов. И если Менекрата что и поразило, так это то, что он не заметил ни перемен, ни персов! Начальники городов, которые оказывали гостеприимство великой царице и ее свите, были сами египтяне и были окружены чистопородными египтянами, с уст которых, казалось, никогда не срывалось ни одно чужеземное слово. Воины, стоявшие на стенах укреплений и храмов, также были египетскими!

“Никакой перс не согласился бы нести службу здесь”, - думал художник, глядя, как эти люди часами стоят на жаре, от которой, казалось, самый мозг готов был вскипеть под волосами и шлемом. Сам он оставался в тени все время, покуда была возможность, и на солнце заматывал голову.

Но эллин вспоминал, как Камбисовы воины, следуя за царем в землю Куш и лишившись пищи и воды, начали поедать друг друга, только бы не отступить, - и понимал, что дело в другом. Это была сознательная политика персов, в которой он по-прежнему ничего не понимал, хотя почти не отходил от царицы.

По пути на священный остров они побывали и в некогда великих Фивах – Уасете, как называли этот город египтяне, и в Танисе, соперничавшем с Фивами, но Менекрат не узнал для себя ничего нового. Даже пожелай он и в самом деле шпионить в пользу греков, он бы не преуспел. Менекрат все еще неважно говорил на языке этой страны: а в тех домах и храмах, где принимали Нитетис, все беседы велись только на языке Та-Кемет.

Эллинский художник, которого сама царица принимала у себя в доме как желанного гостя, никогда еще не чувствовал себя таким ничтожным, как в обществе этих разряженных велеречивых людей.

Однако он не сомневался, что все они замечают чужака, - и гадал: не лучше ли было бы Нитетис оставить его на ладье? Или она брала с собой грека в пику кому-то?..

Он гадал, где может быть Уджагорресент, - самый могущественный человек в Та-Кемет, советник Дария, бывший придворный и теперешний тайный возлюбленный и супруг вдовствующей царицы. Уджагорресент был тем, кто закрыл Черную Землю для греков после смерти Амасиса. Как бы царский казначей посмотрел на то, что Нитетис всюду берет с собой художника из Милета?

А может быть, это ее собственная политика, непонятная Менекрату?.. Эллин терзался догадками, но прояснить все могло только будущее.

Сама царица, если даже и желала поговорить с ним, всю дорогу оставалась в обществе своих служанок, нянча свою маленькую дочь. Жара немало утомляла и ее, и ребенка.

На острове Пилак Менекрат впервые получил возможность провести время с Нитетис без чужих глаз. Госпожа пригласила скульптора в храм, и он все досконально осмотрел, получив от царицы подробные разъяснения. Менекрат был восхищен этим святилищем, напомнившим ему древние микенские сооружения: хотя зодчий был египтянином, никогда не покидавшим своей земли.

Царица остановилась у начальника крепости, и пожелала задержаться на несколько дней, чтобы отдохнуть и завершить все дела.