- Что бы нарушало естественный ход вещей? - прервала пифагорейца Поликсена. - Нет, не видела! И это означает только то, что боги не могут ничего - или же определяют все!.. Каждый наш шаг!..

Она вдруг закрыла лицо руками и опустила плечи.

- Как я устала… как устала от сомнений во всех и во всем! - пожаловалась коринфянка. - Мне кажется, что я теперь так слаба!

- Напротив, ты до сих пор проявляла большую силу и стойкость, - возразил Аристодем. Он ничуть не кривил душой, говоря это.

А потом прибавил проникновенно:

- Мне тоже очень нелегко одному. Мы могли бы поддерживать друг друга!

Поликсена посмотрела на него. Она долго молчала, а потом произнесла:

- Скажи мне, афинянин… если я отрекусь от моего дорогого мужа и приму твое предложение, как ты поступишь дальше? Кто повенчает нас, и где мы будем жить?..

- Если ты примешь мое предложение, мы решим это вместе! - воскликнул Аристодем.

Поликсена быстро встала на ноги; Аристодем поднялся одновременно с ней, и в следующее мгновение она ощутила его руки на своих обнаженных локтях. Ее гиматий упал. Влюбленный с жадностью и нежностью огладил ее смуглые сильные руки, от плеч до запястий; Поликсена ощутила, как мужские прикосновения посылают по всему ее телу дрожь желания, какого она не помнила давно. Как с Ликандром. Но совсем по-другому!

Она могла бы оттолкнуть этого мужчину… нет, уже не могла. Он был гораздо сильнее, и противиться и ему, и своему влечению к нему Поликсена больше была неспособна.

Аристодем склонился к ее губам и прильнул поцелуем. Ощущение гладкой кожи, после поцелуев мужа, в первый миг поразило ее; потом она потеряла себя в упругом и страстном слиянии уст. Когда оба стали задыхаться, Аристодем скользнул ниже и, потянув возлюбленную вниз, так что оба упали на колени, стал целовать ее шею и плечи.

Он уже спустил ее хитон, лаская губами ее грудь, когда Поликсена опомнилась. Она с силой оттолкнула афинянина и, вскочив и отшатнувшись от него, скрестила руки на обнаженной груди. Потом стала натягивать платье обратно.

Переколов серебряные фибулы на плечах, тяжело дыша, коринфянка подняла глаза. Аристодем тоже встал и отступил от нее: в глазах поклонника она увидела ту же страсть и боль желания, но теперь он владел собой.

Поликсена выставила руку.

- Уходи!

Он тут же шагнул к ней; но замер, натолкнувшись на ее руку.

- Уходить? Ты прогоняешь меня… или согласна взять меня в мужья?..

Только любящий, а не одержимый страстью мужчина мог почувствовать эту разницу. И афинянин почувствовал.

- Я согласна, - сказала Поликсена. - Но сейчас уходи, или я позову стражу! - воскликнула она.

Аристодем несколько мгновений смотрел на нее так, точно вот-вот потеряет сознание от переполняющих его чувств: он очень побледнел. А потом низко поклонился и быстро вышел из комнаты.

Поликсена медленно села и, взявшись за одну из деревянных колонн, поддерживавших потолок, уткнулась в нее горячим лбом. Ей хотелось сейчас спрятаться от всего мира, даже от себя самой.

* Кусок ткани, который египтяне оборачивали вокруг бедер поверх традиционного длинного платья-калазириса. В поздний период калазирис перестал быть только женским предметом одежды, и мужской и женский костюмы сблизились.

========== Глава 59 ==========

Гермодор, войдя в свою пустую мастерскую, медленно обошел рабочую комнату - с растерянной и грустной улыбкой старый скульптор поднимал и снова клал на место черепки, осколки голов и бюстов, которые оставили после себя ученики. Все еще беззаботные мальчишки, хотя и художники: и собственная неумелость, подражательство, слепота своего творчества занимают их гораздо меньше кипучей молодой жизни и удовольствий Афин. Чего он хотел добиться, отнимая время у их юности… зачем показал эту новую работу, которая вызовет только скандал и, скорее всего, будет уничтожена?..

Скульптор вошел в свой маленький музей - храм муз, заставленный статуями, и быстро приблизился к мраморному атлету. Он сорвал простыню и пробежал пальцами по плечу фигуры, потом коснулся лица. Ему казалось, что спартанец вот-вот отшвырнет его мраморной рукой. Столько жизни воплотилось в этой работе!

Подобное чувство нечасто овладевало старым мастером, даже рядом с признанными творениями. И вот - рядом с собственным!..

- Все равно, ты только глыба мрамора, а он только раб. Не более, - прошептал Гермодор, схватившись за копье каменного воина и поникнув седой головой.

Никогда еще он не чувствовал такой усталости и безнадежности, такого одиночества художника. Вот дар богов лучшим из людей! Холод одиночества… а потом, все равно, темнота смерти и забвение.

Гермодор отступил от статуи - а потом вдруг схватил со стола молоток. Это орудие осталось незамеченным Горгием и Никием, а лежало здесь еще тогда, когда он знакомил юношей со своей работой! И еще тогда Гермодора подмывало…

Афинянин замахнулся сплеча и нечаянно локтем снес со стола, стоявшего позади, какую-то глиняную статуэтку. Вздрогнув, Гермодор обернулся и уставился на черепки: это оказался божок какого-то африканского племени, и глина была покрыта блестящим составом вроде смолы, предохраняющим ее от растрескивания и делающим ее совсем черной. Гермодор когда-то купил эту статуэтку у египтян за бесценок - за устрашающий вид, который скульптору понравился гораздо больше канонического равнодушия египетских статуй…

Туловище идола разлетелось, и на него с земляного пола смотрело зверское толстогубое лицо, расчерченное белой и синей красками.

Усмехнувшись, афинский мастер наступил на останки божка ногой и, крутнув крепкой деревянной подошвой, раздавил; и только тогда несколько успокоился. Гермодор отбросил молоток обратно на стол: он тяжело дышал и весь взмок от пота.

Потом опять посмотрел на своего копьеносца.

- Как я могу знать, что ты стоишь больше него? - прошептал старый скульптор.

С тех пор, как ученики видели эту работу, она заметно продвинулась. Самому Гермодору казалось, что он работает очень медленно, нашаривая дорогу, как хромой, бредущий без палки: только человек спартанской силы и выносливости мог так долго ему позировать, пока из мрамора рождался его улучшенный двойник. Насколько быстрее своих детей творили боги!

Но теперь художнику казалось, что время работы промелькнуло незаметно. Уже появился из камня тяжелый щит гоплита, каким пехотинец прикрывал себя и плечо товарища слева, когда выстраивалась знаменитая непробиваемая фаланга: но этот воин, оторвавшись от других, изготовился к одиночному удару.

Будет ли достаточно этого удара? И к чему это приведет - когда его лаконец метнет свое копье в афинский ареопаг?..

Горгий и Никий уже вернулись домой, к своим влиятельным отцам: и что рассказали им? Конечно, Гермодор не верил в предательство со стороны своих вдохновенных детей. Но ведь предательство может быть и ненамеренным.

- Я просто очень устал, - прошептал художник.

Побороть усталость, порожденную борьбой с мертвым камнем и с собственными демонами, могла только помощь живым людям.

Бросив прощальный взгляд на скульптуру, Гермодор поспешно накрыл свою статую и, выйдя из мастерской, направился по улице дорогой, которой, видимо, уже много раз ходил.

Подойдя к запертой калитке, он услышал знакомое ворчание собак. Гермодор грустно покачал головой. Бедняги! Кто виноват, что человеческая воля исказила их природу, заставив псов скалить зубы не ради защиты себя и стаи - а озлобиться против всех, кроме своего хозяина?

Афинянин постучал медным кольцом-колотушкой.

Азор, который, как всегда, сидел в своей конуре при входе, скоро открыл гостю. Он поклонился старому знакомому господина.

- Тебе нужен Ликандр, господин? Или ты желаешь говорить с хозяином?

- Ликандр, - ответил скульптор. Он вздохнул. - С вашим хозяином мне еще рано говорить!

Азор еще раз поклонился.