– Я и не просилась, – напоминаю я. – Вы первые подсели ко мне в школьном кафетерии, забыли?

– Остынь, он шутит, а это – просто игра, Бетани протягивает мне стаканчик со своей газировкой со льдом, но я отказываюсь.

– Чувства других – не игра.

Наверное, я так уверена в этом, потому что игрались с моими. Я знаю, каково это, когда сыплют обещаниями, когда нашёптывают красивые слова, а потом отбирают всё в одно неуловимое мгновение. Я знаю, каково это – быть зажжённой, как спичка, а затем резко потушенной.

Но давление со стороны ребят нестерпимо. Они пришли сюда веселиться, как и я, а вынуждены наблюдать за моим поникшим выражением лица. Вообще-то я никогда не бываю вспыльчивой. Но, когда дело касается особенных тем для меня, как отношения, я не могу сдержать эмоций.

– Извините, я погорячилась, – я всё же принимаю стакан из рук подруги и делаю глоток. – Хорошо, я напишу кому-нибудь письмо.

Выбирать придётся недолго: я либо пишу отбросу, с которым никто не общается, либо дружкам Билли Акерса, что с высокой вероятностью приведёт к особенно печальным последствиям.

– Тогда тебе придётся приступить прямо здесь, – не отступает Моррис.

Я задаю вытекающий вопрос:

– Зачем?

– Чтобы мы убедились, что ты нас не обманула, – поясняет мне парень, и я закатываю глаза.

– Горю желанием обвести вас двоих вокруг пальца, – отвечаю я с сарказмом.

Я поднимаюсь с колен, расправляя платье, и подхожу к журнальному столику, на котором лежит коробка с пиццей. Беру её в руки и ставлю рядом с местом, где я только что сидела. Пицца уже остыла, но я всё равно беру себе кусочек. Я передаю коробку Бетани, и та меня благодарит.

– Мы серьёзно, Кэтрин, – напоминает мне Моррис. – Если не хочешь пить водку, тебе придётся выполнить задание.

Я вздыхаю:

– Я соглашаюсь только потому, что на завтрашней фотосессии мне нужно находиться в трезвом виде, – я откусываю кусочек пиццы. – У вас классные закуски!

– Ещё бы, – оживает Моррис. – Так, когда ты приступишь к написанию письма?

Я бросаю:

– Хоть сейчас.

Бетти внимательно следит за ходом нашего диалога, и, услышав о письме, встаёт на ноги и подходит к тому же журнальному столику. Толпа рассеялась, поэтому расталкивать людей локтями ей не приходится. Она берёт в руки несколько листов бумаги и ручку, после чего возвращается к нам.

– Кого-то выбрала? – интересуется девушка.

Я бы с радостью написала письмо Билли Акерсу, но, к моему сожалению, ребята уже в курсе наших отношений. Скорее всего, придётся писать Люку Грину. Он кажется мне самым выигрышным вариантом: с юношей мы не раз пересекались в старшей школе, и ложь о моей влюблённости хотя бы отдалённо будет напоминать правду.

Я принимаю бумагу из рук Бетти, ставлю закрытую коробку с пиццой на колени и кладу на неё лист бумаги.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать данное письмо, я хочу заметить, что это будет очень смелый поступок с твоей стороны. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала его. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Примерно в шестом классе я начала замечать за собой странные вещи. Например, стоя около школьного крыльца, я любовалась твоей хитрой ребяческой улыбкой, которая лишь изредка украшало твоё унылое лицо. Я восхищалась бархатным голосом, который ты подавал раз в несколько дней. Я рассматривала твои мягкие кудрявые волосы. Мне было особенно интересно наблюдать за тем, как их колыхал ветер. Ведь, когда он делал это, я могла разглядеть твои выразительные глаза, которые ты прятал под длинной чёлкой. Тогда я и догадываться не могла, во что перерастёт мой интерес.

Помнишь, как ты засмотрелся на меня, и споткнулся о бордюр на занятии физической культуры? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я удивлялась твоей искренности. Ты не позволял себе улыбаться другим, ты не смеялся над чужими шутками, хотя они были намного остроумнее моих. Ты влюблял меня в себя, Люк, своей медленной походкой и своей блестящей улыбкой. Той, которая была предназначена лишь для меня одной…»

Этот парень никогда не смеялся ни с моих шуток, ни с шуток других – на его лице я ни разу не замечала той улыбки, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в детском доме. Я громко стучала высокими каблучками, когда проходила по длинному школьному коридору, и чёткий стук разлетался во все стороны. И, когда все парни сходили с ума, начиная любоваться не то длинными ногами, не то большой грудью, Люк покидал коридор. На занятиях физической культуры мы вовсе не пересекались. В действительности же Люк никогда не замечал меня, хоть это и было трудно делать.

Я кладу гелиевую ручку рядом с исписанной бумажкой и перечитываю полученные абзацы. Я пробегаюсь глазами по буквам, составляющих фразы, предложения. Бумага пропитана грязной ложью. Я вздыхаю, а затем сминаю в руках бумажный лист.

– Что за дела? – негодует Моррис.

Делаю глубокий вдох и отвечаю:

– Мне нужно собраться, – монотонно произношу я, продолжая мять исписанный лист.

Когда он окончательно превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро, что находится подле столика. Гелиевая ручка вновь появляется в моей ладони, а я смотрю на новый чистый лист перед собой. Затем я начинаю выводить слова.

«Дорогой Люк!

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать данное письмо, я хочу заметить, что это будет очень смелый поступок. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала его. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Твой бархатный голос ласкал мои уши со времён младших классов. Ты громко рассказывал интересную историю из своей жизни, и я не могла оторваться. Ты с таким невероятным восторгом описывал всё, что помнил. Из твоей груди вырывались вздохи, разум составлял красивейшие фразы, а сердце придавало им чувственности…»

Я неуверенно ставлю точку в конце предложения.

– Ну, что там? – Бетти наклоняется ближе, чтобы как следует рассмотреть каждое слово.

Люк никогда не подавал голоса в школе. Он молчал всегда: и на уроках, и на переменах. Этот парень никогда ни с кем не общался. У него не было друзей или хотя бы товарищей как в младших классах, так и в старших. Я осознаю, что никогда в своей жизни не слышала голос Люка. Он никогда не передвигался по коридорам медленно, как об этом написала я. Когда он бежал к главному выходу, он мог снести с ног не только учеников, но и педагогов. Юноша ни на секунду не задерживался в школе.

Я бросаю гелиевую ручку в пол и, вздыхая, провожу ладонью по мокрому от пота лицу. Моррис с Бетани дали мне слишком сложное задание – не только солгать человеку, но и постараться разгадать его. Разгадать его настоящего, чтобы письмо было максимально похоже на правду.

– Я так не могу, здесь слишком шумно, – оправдываюсь я.

На самом же деле, в комнате, где мы находимся, не так громко играет музыка, почти не слышно шипение газировки, да и никто не ругается.

– Можно я закончу дома? – почти взмаливаюсь я.

Впервые я почувствовала, что ложь может быть горькой и обидной. В сто, нет, в тысячу раз обиднее самой страшной правды. Для меня сотворение лжи – самое трудное, что только может быть. После расчётов по математике, разумеется. Но общественные отношения строится на постоянной лжи, коварном обмане и эгоистичных манипуляциях, поэтому мне некуда деваться.

Бетти и Моррис замечают моё подавленное состояние, а я ведь пришла сюда веселиться, а не грустить.

– Хорошо, можешь закончить позже, – соглашается Моррис, помедлив. – Но обещай, что передашь письмо парню. И помни – это всего лишь игра.