Величественный башни из темного, посверкивающего чёрным гранита вздымались ввысь, блестели золотом их пики и все сооружение дышало силой и мощью. В роскошно обставленной спальне, тоже чёрной с золотом, Саурон довольно нежно опустил свою добычу на широкое ложе и приказал подать вина и фруктов, а сам заключил Манвэ в объятиях. Вино постепенно усыпило светлого валу, он опустил голову на плечо Саурона и засопел. А тот, ещё раз хозяйски ощупав его крылья, велел отнести бесчувственное тело прочь и сам отправился вслед. Там ждали его широкий стол с желобами для кровостока, набор наточенных стальных ножей и оковы, которые надели на бессознательного Манвэ.
Манвэ мирно спал и видел чудный, но напугавший его до дрожи сон. Точно он стал соправителем Саурона, сам творит зло, помогает воздвигнуть оплот тьмы в Средиземье и сам казнит пленных эльфов, и становится столь же бесчувственным, как и он.
С губ его сорвался глухой крик, которого никто не услышал, кроме его палача. Саурон тем временем планировал одарить новой парой крыльев Келебримбора, который тоже был его любовником, и сейчас любовно поглаживал лезвие ножа. Несколькими быстрыми, но точными взмахами он уверенно отсек его украшение — крылья — и унёсся чёрным вихрем прочь, сжимая добычу и прижимая мягкие перья к сердцу, если только оно у него в самом деле было. Конечно, Саурон с его незаурядным умом мог бы и сразу сам сконструировать нечто подобное, но заполучить крылья самого Манвэ было куда заманчивее. Да и раз за разом обхитрить это несчастное создание тоже доставляло ему изрядное удовольствие. Скоро он явился в эльфийском городе и, влетев в закатный Ост-ин-Эдиль, явился к своему любимому нолдо.
— Тьелпе, любовь моя, ты здесь? Я принёс тебе ещё один чудесный дар, — позвал он. — помнишь, как ты печалился оттого, что не можешь подняться на крыльях и сам обозреть все городские шпили, чтобы починить их? Для этого потребуется лишь ненадолго довериться мне и острому ножу — и увидишь, как я наделю тебя этой возможностью.
Но Келебримбор не оценил его дар. Он отшатнулся, глядя с ужасом и отвращением на белоснежные крылья, с которых капала на пол алая кровь.
— Аннатар… Что это? Где бы ты ни добыл их, я не могу согласиться на это! Ты хоть представляешь, сколько боли и несчастья ты принес тому, кого лишил крыльев?!
Майа ласково улыбнулся и шагнул к нему, чтобы попытаться уговорить. Но Тьелпе выставил вперед руку, жестом веля не приближаться.
— Нет. Даже не думай, Аннатар. Верни их тому, у кого забрал. А до тех пор… А до тех пор не возвращайся.
Саурон неверяще смотрел на своего действительно горячо любимого эльфа.
— Но милый! Я сделал это для тебя…
— Уходи и не возвращайся, пока не исправишь то, что натворил! Поверить не могу, что ты способен на такое… Ты просто чудовище.
Тёмный Властелин прерывисто выдохнул и отступил назад. А потом и вовсе почти бегом устремился прочь, оставляя за собой капли свежей крови и мрачным видом распугивая на своем пути эльдар.
Прижимая крылья к груди, он вернулся в Мордор и заперся в своих покоях. Этот отказ был обиден. Саурон даже вообразить не мог, что-то кто-то может так с ним поступить. Он ведь хотел как лучше… Майа чувствовал себя преданным. Эльф с ним обошелся с ним так же, как он сам когда-то с Манвэ. Но, в отличие от доброго и всепрощающего валы, Саурон не мог так просто все забыть.
Озлобившись, Гортхаур отправился в Ородруин и принялся за работу. Чудовище, значит? Скоро ты увидишь настоящего монстра, милый Тьелпэ. В огненной горе Мордора было выковано Единое Кольцо. Он вернулся в свои покои, ликуя в душе от того, в какой ужас пришел Тьелпе, поняв, кто все это время был его другом и любовником. Едва он надел на палец Кольцо, нолдо сразу все понял и сейчас же убрал подальше свои три.
Взгляд упал на постель, где до сих пор лежали прекрасные крылья. Саурон присел на край кровати и нежно коснулся пальцами белоснежных перьев. Как там сейчас Манвэ? Вот кто готов был принять его даже после предательства, вот от кого он не слышал ни слова упрека. Гортхаур тихо вздохнул. Напрасно он так поступил с валой.
Манвэ тем временем очнулся. Первым делом он вспомнил недавние ласки и нежности, что твердил ему на ушко Саурон, а только затем понял, что вновь закован и лежит на столе. Спину пронзило острой болью при попытке дёрнуться, Манвэ по привычке вскинул крыльями… и затем вдруг понял, что не чувствует их.
Боль и горе накрыли его. Прекрасное лицо заливали слезы, и он кусал губы, чтобы не кричать вслух.
========== Часть 5 ==========
Майрон взял крылья и медленно, будто нехотя, пошел в подземелье. Там до сих пор прикованный к столу лежал Манвэ. В этот раз Саурон ничего не говорил, понимая, что никакие слова не исправят и не загладят того, что он сделал. Майа коснулся прохладной ладонью его лба, вновь погружая в сон, и принялся за дело. Закончив, он подхватил измученное тело на руки и отнес в свою спальню, где бережно уложил на кровать. На одной руке Саурон все же оставил цепь, опасаясь, что вала сбежит. Он велел слугам принести еду, а сам сел на край постели, чуть сгорбился и устало опустил голову. Он не делал больше попыток оправдываться и не говорил о любви, устав постоянно лгать. Майрон чувствовал лишь ответственность за Манвэ и что-то отдаленно похожее на чувство вины. Когда вала пришел в себя, не было красивых слов и страстных поцелуев, Саурон не просил прощения. Он лишь тихо заботился о том, кого едва не уничтожил.
Из покоев Саурона валу никто не выпускал, но это было намного лучше, чем жить в пыльной холодной камере. Его кормили, обрабатывали раны на спине. Саурон приходил нечасто и теперь всегда был молчалив. Лишь раз, устав после долгого дня, он лег в постель рядом с Манвэ и осторожно его обнял. Ничего не говоря, майа уткнулся носом в пушистые перья и погрузился в сон.
А когда закрыл глаза, то ощутил слабо поглаживавшую его руку. Он не глядя прижал ее к губам. Наверное, впервые за свое долгое существование он ощутил, как глаза жгут слезы.
Манвэ грустно улыбнулся. Может быть, он напрасно доверился темному майа, но теперь ему казалось, что он и правда хоть немного смог исправить Саурона, показать, что не одни только хитрость и сила имеют право на жизнь. Вот только жаль, что сил на это ушло так много. Он догадался, что нечто заставило Саурона исправить свое поведение, хотя и не знал, что причиной тому стал нолдо Келебримбор. Но Саурона светлый вала простил. Что там, он и не испытывал к нему зла: Манвэ не был способен к этому физически, злобе и мести было не угнездиться в его душе.
— Отпусти меня ненадолго, — попросил он, — не могу здесь, в темноте.
Ему были нужны ветер, свет, высота, — и Саурон не смог отказать. Оковы упали.
Спина остро болела, и при любой попытке встать отзывалась болью, а крылья устало волочились по грязному каменному полу — они не слушались, и Манвэ не мог пока ими взмахнуть. Не зная, что чувствует Саурон, глядевший ему вослед, он неуверенным шагом подошел к двери и начал подниматься вверх по бесконечно длинной винтовой лестнице. Но на полпути Саурон догнал его и помог забраться наверх, на обзорную площадку крепости Барад-Дур. Они стояли вдвоем наверху, и Саурон прижимал его к своей груди. Манвэ первые несколько мгновений порадовался солнцу и свету, пусть они и светили тускло сквозь серую пелену дыма из печей, в которых день и ночь орки ковали оружие. Но сразу после этого он увидел полчища орков, что сновали внизу, черные тени назгулов, что, пролетая на драконах, командовали ими, и огромных троллей, и содрогнулся. Он спрятал лицо на груди у Саурона и снова залился слезами.
А когда очнулся, то был наверху в покоях, что принадлежали Саурону. В окно виднелось небо, но взглянуть вниз было нельзя из-за поднятой вверх решетки. Зато на столике при ложе стояли вино, свежий сок и фрукты с цветами, но все равно Манвэ отвернулся и укрылся крылом. Даже то, что крылья начали немного слушаться, не обрадовало его. Его огорчало не то, что Саурон сотворил, а то, что он сам позволил сделать это с собой. То, что он разрушил себя ради того, кто его даже не любил. Но все же чувства к Саурону жили в его груди, и Манвэ каждый раз огорчался тому, что столь прекрасный мог быть одновременно таким безжалостным. Он снова неисправимо верил, что после этого урока Гортхаур сможет исправиться.
