Петуния расплылась в нежной улыбке, оборачиваясь к сыну:

— Не переживай, Дадличек. Наверное, за твоим негодным двоюродным братом пришли-таки из приюта или из школы святого Брутуса. Так ведь, Вернон? Это ты вызвал этих людей?

Но тот был уже полностью поглощен футбольным матчем.

— Не знаю, — отмахнулся он, ответив неопределенно.

— Вот видишь! — назидательно заметила сыну Петуния.

Через пять минут о конфликте забыли безо всякого обливиэйта.

Долохов и Руквуд, две стремительные невидимые глазу магла черные тени пересекали небо, направляясь на север, к резиденции Малфоя, где пребывал с прошлого года воскрешённый Тёмный Лорд. Долохов вызвался сам тащить мальчишку — что ж, рук он не оттянул. Пожиратель смерти принял это за опьянённость счастьем; он и был рад, насколько может быть рада уставшая привыкшая ко всякому злу душа. Долохов был предан Волдеморту и долго ждал случая выказать свою преданность так явно. Быть может, их с Августом и посылали на рискованное задание, но оно оказалось до странности лёгким. Скоро оба стояли на пороге Мэнора с драгоценной ношей на руках.

— Открывай дверь, — осклабился Руквуд навстречу вышедшей встречать его Беллатрикс; та вытаращила глаза и, едва захлопнув ворота, неотрывно шла за ними, словно хищница, следившая за добычей. В любом случае, дело было сделано.

Все трое склонились, входя в тёмный зал и представ перед своим господином. По полу тенью проскользила змея.

— Они выкрали его, лорд, — начала Белла.

Долохов кинул на неё не слишком довольный взгляд, но кивнул:

— Да, мальчишка у нас.

— Что с ним? Надеюсь, ты не додумался убить его? Только оглушил? — спросил тот, кто некогда звался Том Реддл. Слишком уж безвольным и ослабшим выглядело тело, слишком безжизненно свисало оно, и слишком болезненно было искажено лицо. Правда, когда он подошел, то увидел новую прошедшую волной по нему судорогу боли.

— А-а-а, Гарри, мальчик мой, ты наконец здесь.

Мальчик едва мог приоткрыть глаза. Один из низ заплыл от удара. Синяк выглядел уродливо, и потом, от мальчишки отчётливо пахнуло кровью, причем застарелой, запекшейся — это Волдеморт уловил, едва пошевелив узкими чуть дрогнувшими щелями своего плоского носа. Долохов швырнул его лорду под ноги. Гарри упал безвольно, не сопротивляясь, вскрикнул невольно: крик был совершенно животный, страдальческий, непроизвольный. Так кричит человек, уже привыкший кричать и знавший, что крик никого не остановит, и потому не протестующий, а тихий, будто жалоба самому себе. Он бессильно распластался перед подошедшим к нему Волдемортом, не видя его высокой темной фигуры, и разве что бессознательно подтянул ноги к животу из-за вновь скрутившего его спазма.

— Что с ним? Он сопротивлялся? Его кто-то защищал?

— Нет. Защитные чары спали — или стали слишком слабы. Нам никто не помешал. Поблизости там живёт старуха, она сквиб и соглядатай Дамблдора — от неё мы избавились заранее, наложили заклятие забвения. Но в самом доме… Нам никто не мешал.

— Он же живёт с семьей маглов, — вмешался Руквуд.

— Знаю, — сварливо отозвался Волдеморт. — Так он сопротивлялся?

— Кажется, мальчишка еле жив и даже не хочет с нами поговорить, — иронично заметила Белла.

Долохов пожал плечами.

— Мы его нашли в таком состоянии. Похоже, маглы не жалуют своего приёмыша.

— Да, его кто-то крепко избил до нас: вон, он даже не опомнился.

Гарри и впрямь вряд ли осознавал, где сейчас очутился. Волдеморт стоял напротив него, рассматривая распростертое перед собой тело соперника, который казался ему сейчас бессильным и жалким. Потом проговорил: «Вингардиум Левиоса!» — и поднял его повыше, на уровень своих глаз, разглядывая. От него не укрылись ни потёки крови, ни боль, которой скорчившийся мальчишка был пропитан. Его не имело смысла ни пытать, ни допрашивать, он и без того не пережил бы Круциатус, не потеряв сознание и, возможно, разум, уже окончательно.

Такого Том Реддл увидеть не ожидал. Мир магии жестокая штука. Пророчество есть — оно должно быть исполнено. А может, и не должно, — но теперь, разглядывая того, кого притащил Долохов, он понимал, что этот мальчик не равен ему. Он — приютская крыса — живучая и изворотливая, а этот юноша (да не выглядел этот щегол на шестнадцать. Максимум четырнадцать!) в приюте Вула не продержался бы и недели. В петлю бы сам влез. Там правила грубая сила и жестокость. Те, кто связывался с Томом-замухрышкой, потом жалели. И не только магией он мог справляться с врагом. А этот мальчишка не смог постоять за себя… Или не посмел? До Волдеморта доходили кое-какие слухи по поводу наказания, которое последовало на третьем курсе за то, что Гарри сделал невольно с тёткой Мардж — от Драко, конечно, — но, выходит, с тех пор он боялся применить магию даже в защиту? Или хитрая крыса Дамблдор запретил ему, чтобы не выдать себя невольно вспышкой магии? Так или иначе, всё было зря. И сейчас на лорда неосознанно смотрели подёрнутые пеленой страдания мутные зелёные глаза. Лицо было разбито, подростка трясло от боли. И Волдеморт, присмотревшись, отстранился. Опустил тело — медленно, можно было сказать, бережно, если бы он не держал на лице маску равнодушия. Желание убивать пропало, да и по прошествии времени, после всех раздумий Волдеморту стало понятно, что мальчик никакой не воин, а так, жертвенный барашек — не более. Он медленно направился к прибывшим, приподнял бледное лицо за подбородок и заглянул в глаза, читая мысли.

Гарри забился в припадке, сопротивляясь. Сеанс легилеменции ему не понравился — он погружал его в воспоминания. Это было кошмарно и унизительно. Боль и страшная ломота пульсировали во всём его тощем израненном теле. Задница, похоже, искалеченная Дадли, всё ещё кровоточила, но на тёмных застиранных штанах этого не было видно, хотя кровь, пропитавшая бельё, уже и начала подсыхать. Плечо, там где его ухватил Антонин, немело. Губы, разбитые несколько раз, распухли и склеились, глаза были припухшие от слёз, а на щеке красовался синяк, оставленный Верноном. Врали те, кто считал, будто бы на магах хорошо всё заживает. У Гарри долго держались следы, да и болевой порог был слабенький. И сейчас он смирился со своим постыдным концом. Смежил веки, которые и так больно было держать открытыми, и перед глазами всё потемнело, даже омерзительные воспоминания о вчерашнем покинули его. Он увидел мертвенно-серое лицо Волдеморта и узнал, но противиться не смог. Погрузился в блаженную темноту, ожидая небытия смерти, но вместо него… ощутил влажное касание? Лицо холодило от воды. Убийца его родителей пришёл и за ним, только зачем он решил умыть его перед смертью?

Рука, как ни странно, была сильная, чуть мозолистая и осторожная. Нельзя сказать, что заботливая, но боли старалась не причинить. Прохладная вода немного успокаивала. И судорога, вызванная жаром, ушла: возможно, причиной тому было тихо сказанное заклинание обезболивания. Оно было слабым и действовало лишь на время., но сколько облегчения принесло! Гарри мигом почувствовал холод, но теперь он мог стоять, не завывая и не сгибаясь пополам от боли. Наконец его отпустили, холодные серые и вовсе не змеиные как тогда на кладбище, глаза окинули мальчишку, даже ещё не юношу:

— Сядьте в кресло, Гарри Поттер! — рука протянулась в повелительном жесте.

— Нет! Я умру стоя! — и он остался стоять, вздрагивая.

Только Том видел, что это не храбрость, а всего лишь усталость, обречённость, ненужность. Он только слегка пошевелил пальцем — и кресло бесшумно подъехало, подбило мальчишку под ноги и парень плюхнулся, не сдержав крика боли, схватившись руками за живот.

— И это основная надежда Дамблдора, — и сразу стало понятно, у кого Снейп учился сарказму, только вот утончённости Тома Реддла профессору явно не хватало, — ты жалок, Гарри Поттер.

И снова, как тогда на кладбище, Гарри попытался проявить характер. Превозмогая боль, стискивая зубы, чтобы не заскулить, он поднялся. Воздух нагрелся стихийным выбросом магии — совсем слабым — и Волдеморт разве что развеселился. Взмах палочкой — и всё прошло.