– А как максимум? – заинтересовалась Мишель.

Объятия инкуба были такими тёплыми и уютными, понемногу дрожь начинала сходить на нет, а отступившая было сонливость подступать снова.

– А как максимум – принести мне извинения и выпустить тебя под залог, вот как сейчас.

– Под залог?

Даже не видя демона, Мишель поняла, что тот поморщился.

– Дело яйца выеденного не стоит. Понятно, что тебя видели со мной и потому у тебя железное алиби. Завтра же мои адвокаты уладят это дело. А я попытаюсь выяснить, кому еще, кроме группировки джинна Дэениса ты умудрилась перейти дорогу.

Мишель подумала, что стоит, пожалуй, рассказать инкубу о том, что видела, прикоснувшись сначала к часам джинна, а потом к панели и стилографу в лаборатории, о том, что это был один и тот же голос, сначала он угрожал джинну, а затем требовал заставить её заключить кровный контракт… Но в следующий момент её подхватили на руки и понесли по коридору.

Казалось, инкубу ничего не стоит удерживать её вес, едва ли демон даже ощущал его. Мишель чувствовала себя настолько уставшей, что и не подумала сопротивляться. Под мерное покачивание шагов она ощутила, как проваливается в бездонную пропасть. И это было чудесно!

– Так почему не сказала обо мне этому следователю, который занимает свою поганую должность последний день? – голос инкуба вырвал из забытья.

– Думала, ты настоишь, чтобы внести изменения в наш контракт, – сонно пробормотала она. – Ну, что я обязана тебе свободой и за это должна, как ты выражаешься, отблагодарить.

Возникла пауза. Мишель даже показалось, что уязвленная.

– Детка, ты какого мнения обо мне? – после паузы сердито пробормотал инкуб.

– Самого лучшего, – заверила Мишель, а когда кожей ощутила его самодовольную улыбку, коварно добавила: – С конца.

В следующий раз Мишель вынырнула из забытья, когда ее бережно усадили на сиденье химеры.

– Ты проводишь меня? – пробормотала она, радуясь, что демон откинул спинку. – До общежития?

– Ни о каком общежитии и речи не идет, – ответили ей. – Похоже, единственный способ быть уверенным, что ты не вляпалась в очередное дерьмо, проконтролировать это самому. Так что мы едем ко мне.

– К тебе? – встрепенулась Мишель.

Инкуб понял ее по-своему.

– Да не трепыхайся, крошка. Будешь хорошей девочкой и не вступишь в новую кучу хотя бы часов шесть – и вернешься в своё общежитие, в котором тебе мёдом намазано. И не дрожи, мы же не в особняк моих родителей едем. В Вилскувере у меня есть чудесная холостяцкая квартира.

Для компаньонок и конкубин, то есть для девок, для таких, как она, подумала Мишель, отключаясь.

Мишель лежала на белом бархатном песке у самой кромки воды. На боку, подложив под щёку кулак и подтянув колени к животу. Несмотря на то, что глаза были закрыты, она знала, что вода в море, или даже океане, на берегу которого она лежит, синяя-синяя, почти фиолетовая. А еще ласковая и тёплая, почти горячая…

Подул легкий ветерок, сдувая прядь волос со лба и Мишель инстинктивно поёжилась.

А потом принялась закапываться в тёплый песок. Конечно, она понимала, что идея закопаться в песок так себе, куда практичнее встать и поискать покрывало или полотенце (не пришла же она на пляж с пустыми руками), но сон на то и сон, чтобы не замечать в нем нелепостей. Поэтому Мишель потянула тёплую песчаную кромку на плечо и, когда та поддалась, укутывая её с ног до головы, тихонько замурлыкала от удовольствия.

Но в следующий миг коварный песок, так уютно укрывавший её, осыпался, вызывая волну мурашек по телу.

А затем море вышло из берегов.

Оно оказалось таким, как и ожидала Мишель – тёплым, приятно обжигающим, очень ласковым. Оно баюкало, укачивая на нежных и сильных волнах и пробуждало одновременно. Предугадывало скрытые, тайные и очень постыдные желания её тела. Оглаживало, сжимало, скользило по коже то медленно, то порывисто… От настойчивых прикосновений его волн начала ныть грудь, соски съёжились, став невероятно чувствительными, а внизу живота стал наливаться тугой комок чего-то сладкого и пульсирующего. Он содрогался, словно кто-то извне дергал его за ниточку, как клубок, который вот-вот развернётся и это должно принести за собой что-то невероятное… какой-то немыслимый взрыв наслаждения…

Время от времени вода касалась губ, и тогда Мишель приоткрывала их, потому что хотелось, чтобы эти прикосновения были сильнее, ощутимее. Она ожидала ощутить солёный вкус, но когда юркий ручеек ворвался в её рот, язык ощутил горячую свежесть, с хмельными нотками мяты и кофейного пудинга.

Мишель принялась играть языком с этим настойчивым ручейком, который по-хозяйски исследовал её рот, и от их соприкосновения жар внизу живота усилился, стал опьяняющим и каким-то лихорадочным, принялся истово пульсировать, раздразнивая, уводя за собой на какую-то недостижимую вершину.

С каждым мгновением прикосновения волн становились всё более настойчивыми и бесстыдными. Откуда-то пришло понимание, что Мишель ничего так не желала, как подчиняться им, следовать за наслаждением, которое они дарили.

Повинуясь прикосновению очередной волны, она перевернулась на спину и завела руки за голову. Когда тот же самый горячий ручеек, что обследовал её рот, накрыл сперва один, а потом другой сосок, она выгнулась, и, закусив губу, застонала от удовольствия.

Мир за подрагивающими закрытыми веками был пунцово-коралловый, пульсирующий в едином ритме со сладкими спазмами внутри.

Когда влажная горячая дорожка пролегла по животу, спускаясь всё ниже, ноги как-то сами собой распахнулись навстречу, бесстыдно подставляя накатывающим волнам самое интимное, самое сокровенное.

Когда что-то влажное и горячее коснулось там, где собралась в этот миг вся её суть, Мишель застонала в голос и попыталась ещё шире развести бедра.

Она опустила руки, запустила их прямо в бирюзовые потоки воды, которые оказались на ощупь шелковистыми, словно волосы.

Балансируя на грани упоительной бездны, трепещущая, взволнованная, Мишель покачивалась на ласково-кипучих волнах, плыла сквозь упоительную негу, стремилась к неведомой, но от этого ещё более желанной вершине.

– А-а-х, – вырывалось у нее время от времени, – а-а-а-а-х!

Танец чего-то влажного и горячего внизу был волшебным и очень чувственным. Дразнящие прикосновения к невероятно чувствительному местечку становились какими-то иступленными, хмельными. Столь необходимые сейчас, до невозможного пылкие и страстные, они стирали границы с миром, сминали условности, подводили к вершине удовольствия и бесстыдства.

Повинуясь этим прикосновениям, Мишель ощущала, как сама расширяется, растекается, смешиваясь с волнами океана, взрывается сверхновой звездой, дарит жизнь мириадам галактик…

Когда яркое, ни с чем не сравнимое удовольствие превысило грани возможного, Мишель исчезла. Совсем. Ее просто не стало! Нигде, ни в одном из миров!

А когда снова появилась, глаза открылись сами собой.

Потолок с встроенными хромированными лампами, серые муаровые обои на стенах…

Мишель вздрогнула от остаточных сладких спазмов и недоумённо уставилась на мужскую руку, лежащую у неё на груди. Понемногу осознавая реальность, она повернула голову и встретилась взглядом с инкубом. Вид у демона был до того довольный, что Мишель покраснела.

Твёрдые горячие губы приникли к её виску.

– Я нашел тебя, сладенькая, – прошептал инкуб. – Наконец-то я тебя нашел.

Что-то в этих словах резануло. Мишель, опьяненная близостью его тела, не поняла, что именно.

Чувства Мишель каким-то нелепым образом раздвоились: с одной стороны, ей должно быть невыносимо стыдно, с другой… ей было так хорошо, как никогда, кажется, не было.

Она попыталась понять, вспомнить, каким образом оказалась в постели инкуба. Причём полностью обнаженная…

Последним ярким воспоминанием Мишель было то, как Эрам посадил её в свой мобиль. Затем… кажется, достал из него снова, подхватив на руки.