– Единственный способ спасти Россию – объявить всероссийский конкурс. На лучший проект национальной идеи.

– А вот этого как раз нельзя, – твёрдо сказал я. – Конкурс выиграет тот, кто купит жюри. Идея, естественно, будет фиговой, а нам потом никуда не деться.

– Тут какая-то тайна… – Виктор Петрович сам налил себе второй стакан. – Идеи всё нет и нет. Страна в прогаре. Я в тревоге. А наверху – спокойняк. Дескать, работа идёт, ждите. Тебе не кажется это подозрительным?

Я задумался. И вдруг всё понял.

– Слушай меня! – сказал я. – Там отнюдь никакие не олухи. Наоборот! Потому мы их и не знаем. И работа действительно идёт. И национальная идея давно уже придумана. Но не одна. А пять. Или пятнадцать.

Виктор Петрович застыл.

– Нацидея, – продолжил я, – это главнейшее из богатств. Это ценнее, чем нефть и газ, потому что и нефть не впрок, когда нет идеи! А что мы делаем с нашим богатством? Мы его у себя воруем. И продаём. Так?

– Так! – горячо подтвердил Виктор Петрович.

– И чтоб мы при этом прошли мимо самого дорогого?.. Виктор Петрович! Мы украли у себя национальную идею так же, как и всё остальное, и толкнули её в полцены Венесуэле! Или Словакии, я не знаю. Потом придумали ещё – и опять толкнули. Дело поставлено на поток! Доход, разумеется, не в бюджет. А идеи прекрасные. Ты посмотри, как живут малые страны! Как у них всё нормально!..

– Нет!.. – вскричал Виктор Петрович. – Я верю! У нас будет национальная идея! Вот-вот! И, может быть, прекрасная!..

Я помолчал.

– Ну, что ты, Виктор Петрович, – сказал я затем. – Ну, что ты. Ну, какая у нас может быть национальная идея? Пока у нас на хозяйстве воры?..

И я налил себе чай. В стакан и послабее.

«Литературная газета. Юг России» 02.02.2000

В этот вечер Виктор Петрович был по-особенному задумчив. Я было решил, что он, допив чай, сразу же и уйдёт; но он, допив чай, откинулся к стенке, засунул руки в карманы и стал смотреть в печку.

Даже у друзей такое поведение не могло не вызвать вопроса.

– Скоро будет месяц… – тяжело заговорил Виктор Петрович. – Скоро месяц… как я мучаюсь над указом.

– Ты стал писать указы? – удивился я.

Виктор Петрович горько усмехнулся.

– Путин, – ответил он кратко.

– Путин обязан, – защитил я премьер-министра, и.о. президента и будущего победителя выборов. – Кроме того, и он их не пишет. Только подписывает.

– К сожалению, этого достаточно, – сказал Виктор Петрович.

Я почувствовал себя заинтригованным.

– В чём же тогда твои мучения?

– Я не могу осмыслить происходящее.

– Ну, батенька, – сказал я. – Чего захотел.

– Я верю, ты считаешь меня умственно полноценным. – Он вынул руки из карманов и распрямился.

Я испугался. Когда он начинал говорить немножко высокопарно, это означало, что проблема, стоящая перед ним, неразрешима.

– Первым своим указом, – голос Виктора Петровича зазвучал по-левитановски, – Путин освободил Ельцина от уголовной ответственности. Ты понимаешь?..

– Да.

– Нет. Ты не понимаешь. Он вывел его из-под власти правосудия! Заблаговременно! Априори! И не только его, но и родственников его!..

– Ну, сейчас он имеет право… Помиловать… Амнистировать…

– Но не выписывать индульгенций! Не делать никого заранее и навсегда недосягаемым для закона! Целые группы лиц!..

Я не знал, что отвечать.

– Итак, – заключил Виктор Петрович, – с чего начал Путин своё правление? С насилия над конституцией. Она грубо попрана. Кем? Собственным же гарантом! Кстати, юристом.

– Попрана, да, – признал я.

– Дума, конечно, поддержит.

– Конечно.

Мы помолчали. Говорить было больше не о чем.

Но я всё-таки сказал:

– Надеюсь, это первое его нарушение окажется последним.

– На каком же фундаменте базируется твоя надежда?

«Чёрт побери», – опять испугался я. Но объяснил:

– Рука руку моет. Помыла – и всё. Больше нет необходимости.

– Я сперва тоже так думал. Но надо смотреть в перспективу. Скажи: третий наш президент – он, в свою очередь, освободит второго от закона?

– Если Путин будет в этом нуждаться – он просто обязан будет его освободить! Иначе свобода получится только для Ельцина. А это недемократично. А у нас должна быть демократическая страна.

– Выходит, теперь у нас все президенты будут целыми семьями изначально освобождены от уголовной ответственности?

– Выходит, так.

– Здорово, – сказал Виктор Петрович. – А во всём мире – не так.

– «У ней особенная стать», – вспомнил я.

– У кого?

– У России. Это стихи такие.

– Господи… – сказал Виктор Петрович. – Сколько стихов о России понаписано… А живём, как… как…

Он стал делать неопределённые жесты, подбирая нужное слово. Я тоже стал подбирать. Некоторое время мы молча махали руками, потом утомились и прекратили.

– Ладно, – сказал Виктор Петрович. – Налей мне ещё чаю.

– А чего ты не можешь осмыслить? – спросил я. – И почему ты усомнился в своей умственной полноценности?

– Потому, что я вижу: я один. Я один озабочен этим указом! Неправедным и дикарским! А все остальные в нашей стране молчат. Проворчали что-то сначала и тут же забыли, и никаких контрмер!

– Какие ж контрмеры можно применить к и.о. президента? – удивился я. – Да ещё и к Верховному Главнокомандующему воюющей армии?

Виктор Петрович охватил голову руками. Меж пальцев пробились кустики седеющих волос.

Было мучительно видеть его мучения, и я не знал, как его утешить. Но вдруг меня осенило.

– Гарант не попрал! И не мог попереть. То есть попрать. Путин – он не гарант! Юридически. Он же ещё не давал президентской присяги! Какие претензии?.. Виктор Петрович!.. Вот потому и молчат.

Он вскинул голову:

– Да? Потому?..

– А почему же ещё? Пей!

– Ты прямо груз с меня снял, – сказал он, отхлебнув сразу полчашки. – Спасибо.

– Да уж, – сказал я. – Пей, пей. Душевное дело чай!

«Литературная газета. Юг России» 16.02.2000

Допив чай, Виктор Петрович долго затем сидел, морща лоб и слегка почёсывая под мышкой. Было очевидно, что его занимает какой-то вопрос. Я молчал, боясь прервать течение его мыслей, потому что иногда бывало так, что он отвечал себе сам, и тогда мне не приходилось ему ничего объяснять.

– Зачем в государстве нужна элита? – спросил он вдруг.

Я растерялся.

– Ну… – сказал я. – Должны же быть лучшие… Ну, образцы. Которым следует подражать. В общем, чтоб было ясно, какими желательно видеть всех.

– Так. А теперь скажи: Бородин – элита?

– Какой Бородин?.. А, композитор?

– Нет. Завхоз.

– Какой он завхоз?.. Бородин!.. «Половецкие пляски»!..

– Можно и так. Половецкие. Хоть и в Кремле. Правда, сейчас он уже не завхоз. Он теперь секретарь Российско-Белорусского Союза.

– А! – понял я. – Да, он элита. Безусловно. И поэлитней, чем тот… композитор.

Виктор Петрович взглянул на меня исподлобья.

– А почему ты уверен, что он элита?

– Он сам так сказал. А кому же знать лучше, как не ему?

Виктор Петрович вздохнул.

– На пресс-конференции он вёл себя очень грубо… Как бы даже по-хамски. Помнишь?

– Помню, помню. А как же!

– И неумным он мне показался.

– И мне, – согласился я. – Ну, так что?

– И Интерпол его хочет арестовать.

– Прекрасно.

– Если, конечно, верить Интерфаксу.

– Интерфаксу – верить, – сказал я. – И Интерполу тоже. Верить всем! Именно потому, что он – элита.

Виктор Петрович вскочил.

– Если это у нас элита, то кто же тогда мы?..

– Мы – не элита.

– Знаю! Но почему?..

– Как бы тебе это… помягче… Ну, скажем, ты бы на конференции не нагрубил.

– Ну конечно, что ты…

– Но при этом ты – не элита.