– Хочешь рискнуть, Бандит? – усмехнулся он.

Может, и врёт. Я была почти уверена… но ещё больше уверена, что две руки лучше, чем одна.

– Ладно.

Я вытянула больную руку как можно дальше, словно ребёнок, что показывает раненого зверька, найденного в песках. Однако Жинь даже не дотронулся до неё, а шагнул вперёд и приобнял меня за плечи. По спине пробежала знакомая дрожь – моё тело не желало знать, что мы в ссоре. Войдя со мной в лёгкую синюю палатку, которую кто-то уже успел поставить, он опустил полог, и мы остались одни.

Потолок был низким, но я упрямо стояла, согнувшись в три погибели, пока Жинь силой не заставил меня сесть напротив. Сумерки уже сгустились, но кое-что было ещё видно. Снаружи доносились приглушённые звуки лагеря.

– Мне надо посмотреть. – Теперь, наедине, голос Жиня звучал нежно, и я не сразу поняла, что он имеет в виду.

– Ладно, – повторила я, отводя взгляд.

Он осторожно взял меня за плечо, а другой рукой залез под воротник. Я ощутила знакомое тепло. Прежде мы обменялись бы шутками, но сейчас в палатке повисло напряжённое молчание. Наконец я не выдержала:

– Ты точно в этом разбираешься?

– Даже не сомневайся. – Жинь не смотрел мне в лицо, хотя придвинулся так близко, что смотреть было больше особо и некуда. – На «Чернокрылой чайке» пришлось научиться, ещё до того как всё началось… всё это. – Он имел в виду восстание. Я чуть не рассмеялась. Слишком короткое слово для того, что мы все делали и ещё собирались сделать. – Матросы часто запутывались в снастях, вывихи случались нередко.

Его пальцы нажали на плечо, и в бок стрельнула обжигающая боль. Я зашипела сквозь зубы.

– Прости, виноват.

– Ну ещё бы не виноват! – Боль развязала мне язык. – Всё из-за тебя, навалился, как…

– Конечно, конечно, – кивнул он с каменным лицом, продолжая ощупывать руку. – Надо было оставить тебя под пулями, тогда и лечить было бы легче.

– Ты, что ли, взялся бы? – фыркнула я. Не время, конечно, выяснять отношения, когда бежишь, спасая свою жизнь, но он сам начал. – Много ты меня лечил, когда я поймала пулю!

Он мрачно сжал челюсти.

– Ты хотела, чтобы я смотрел, как ты умираешь?

– Я не умерла.

– Но могла.

– А ты мог погибнуть на своём шпионском задании у сичаньцев!

Вновь повисла тишина. Мы сидели неподвижно, лишь пальцы Жиня продолжали шарить по моему плечу.

– Так и есть, вывих, – наконец произнёс он, – никаких признаков перелома. Его лицо нависло над моим, я видела лишь движущиеся губы и тень небритой щеки. – Придётся сделать тебе больно. Готова?

– Ну, раз так, деваться некуда… Готова.

Уголки его губ чуть приподнялись, и я вновь ощутила, что мы вместе.

– Отлично. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Вправлю тебе плечо на счёт «три». – Я сжалась, скрипнув зубами. – Раз…

Я набрала воздуха в грудь.

– Два…

Не успела я напрячься в ожидании счёта «три», как Жинь резко дёрнул мою руку вверх и в сторону.

Жуткая боль ударила в плечо и вырвалась изо рта потоком ругательств:

– Сукин сын! Гадина! – Следом полились вперемешку сичаньские, джарпурские и прочие выражения, которым он научил меня во время нашего первого похода через пески. Посреди цветистой галанской фразы губы его внезапно прильнули к моим.

Все оставшиеся слова умерли в тот же миг, а за ними и рассыпались в прах и мысли.

Я почти уже забыла, каково это – целоваться с Жинем. И откуда он только знал, как меня нужно целовать? Словно в первый раз – и в последний. Я прильнула к нему всем телом. Казалось, этот поцелуй сожжёт нас дотла. Пускай провалится наше восстание и вся пустыня вместе с ним, но пока мы оба живы и вместе. Гнев, ещё недавно пылавший в душе, обратился совсем другим пламенем, которое пожирало нас – или мы друг друга, не знаю.

Жинь вдруг резко отстранился, оставив у меня внутри головокружительное ощущение пустоты. В наступившей тишине я слышала своё собственное неровное дыхание. Уже совсем стемнело, и можно было различить контуры плеч и белую рубашку Жиня.

– Зачем? – выдохнула я.

Он сглотнул, и мне захотелось прижаться губами к его шее, чтобы проверить, так ли тяжело он дышит, как я. Но, когда он заговорил, голос был спокойным и твёрдым:

– Чтобы отвлечь тебя. Ну как, прошло?

Боль в руке и впрямь затихла, вытесненная жаром поцелуя. Во всяком случае, ничего похожего на тот ужас, что я испытала перед этим.

Жинь подобрал что-то с земли. Моя алая куфия – я и не заметила, как случайно обронила. Снова ощупав вправленное плечо – уже обычное прикосновение, никакого огня, – он связал концы шёлковой ткани и набросил мне на шею, чтобы подвесить больную руку.

– И потом, – шутливо добавил он, словно ничего особенного не случилось, просто встретились в пути двое странников, которые ни разу не пересекали пески вместе и не смотрели в лицо смерти, – разве можно было устоять перед такими прелестными губками?

Он снова чмокнул меня и исчез – так стремительно, что я ничего толком не успела ощутить.

Я долго сидела в темноте и одиночестве, не вышла даже поесть со всеми, да и голода не чувствовала. Душа болела, словно выжженная изнутри.

«Тактика выжженной земли», – вспомнились слова, когда-то процитированные Шазад. Что-то из военного искусства. «Неужели мы с Жинем воюем друг с другом?»

Слушая последние звуки засыпающей стоянки, я вспоминала всё, через что мы прошли вместе, и гадала, что ждёт впереди. «Ну почему, почему он ничего не скажет?» Чем тише становилось вокруг, тем сильнее бушевал мой гнев. «Пусть мы оба упрямы как ослы, но кто-то же должен уступить первым!»

Повинуясь внезапному порыву, я вскочила на ноги и откинула полог палатки. Лагерь уже совсем затих, и все, кроме часовых, улеглись спать. Я шла в темноте, высматривая впереди хорошо знакомую палатку Жиня, красную и заштопанную с одного бока. Что сделаю, сама толком не знала. Накричу? Поцелую? Или… Ладно, решу на месте.

До палатки оставалась пара шагов, когда меня крепко обхватили и зажали рот тряпкой. Дёрнувшись в панике, я ощутила острый, приторно сладкий запах, как от пролитого спиртного. Инстинктивно ударила локтем назад… и чуть не взвыла от острой боли в пострадавшем плече. Резко втянула воздух сквозь зубы – запах обволок язык и глотку, проникая в лёгкие.

Ядовитое зелье подействовало мгновенно: колени подломились, мир вокруг покачнулся.

Отряд султана всё-таки нас выследил!

Почему никто не забил тревогу? Я могла бы сделать что-нибудь – поднять пески, снова вызвать бурю, остановить врагов. Теперь оставалось только драться. Беспомощно хватаясь за чужие руки онемевшими пальцами, я неловко повалилась набок, пытаясь стряхнуть нападавшего, но было уже поздно. В глаза бросились два неподвижных тела на песке чуть в стороне. Убитые часовые.

Взгляд застилала болезненная пелена, мысли путались. «Пока жива, надо хотя бы предупредить остальных… Жиня. Может, успеет удрать… спастись и помочь другим».

Я открыла рот, чтобы крикнуть, но тьма уже сомкнулась вокруг.

Очнулась я, терзаемая жестокой рвотой. Деревянный пол рядом был уже испачкан, невдалеке стояло ведро. Я еле успела схватить его, прежде чем комок подступил к горлу снова.

Опустошённый желудок болезненно ныл. Я зажмурилась, обнимая ведро и не обращая внимания на тяжёлый запах рвоты, поднимавшийся с его дна. Голова кружилась, живот сводило судорогой. Тошнотворные позывы не желали униматься, хотя внутри оставались разве что собственные потроха.

«Жива? Неожиданно. Что ж, значит, не всё так и плохо». Немного отдышавшись, я стала приводить мысли в порядок.

«Не отравили, а лишь одурманили. Странно. Армия султана должна была убить, как и всех остальных. Может, оставили в живых, потому что я демджи, представляю ценность? Или просто пожалели слабую девчонку?»

Так или иначе, щадить других им было незачем. Взять хотя бы Жиня: достаточно на него взглянуть, чтобы понять опасность. Могли взять и пристрелить во сне.