Николай вскочил на ноги и бросился бежать по мостовой.

– Только покажись, рэзать буду! – крикнул Вачнадзе вслед, – Голову оторву, вместо сыра продам. Будешь чужих жен целовать! Ввва!

Он поднял стул и сокрушенно посмотрел на сломанную ножку. Городовой подошел. Несколько зевак столпилось вокруг.

– Кончено, прогнал! – крикнул Вачнадзе и потряс руку городового. – Ой, какой он подлэц, ой, как надували бедного Вачнадзе! Тэпэрь прогнал. Стулом по спине – раз, рукой по уху – два. Тэпэрь не вэрнется. И дэньги за месяц не заплатил, дэньги у меня!

С довольным видом, под общий хохот он хлопнул себя по карману.

Но в следующий момент лицо его омрачилось снова. Он снял с себя широкий и толстый ремень.

– Жэну бить пойду! – решительно сказал он, – Ой, как бить буду, больно бить, сильно бить! Я ей покажу Николай!

Он исчез в магазине, неся стул в одной руке и ремень в другой, Городовой обернулся к зевакам.

– Ну, чего не видели? – крикнул он. Жена человека обидела, вы и рады! Расходись, за своими женами присматривайте лучше!

И он медленно зашагал к своему посту. Он думал о том, что, будь у него свободный часок, он охотно помог бы Вачнадзе в его теперешней расправе.

Через полчаса Николай вернулся. Он прокрался задним двором, дверь в воротах была для него открыта. Он лег на мешках, в подвале, где уже спал крепким сном измученный работой Василий.

Проснулся он в темноте, дрожа от липкой сырости подвала. Желтый свет лампы блестел ему в глаза. Вачнадзе с лампой в руке, а за ним Ольга спускались по лестнице.

В дрожащем неярком свете выступили из тьмы тёмнокрасные стены подвала, пустые ящики и мешки с рисом. Черное углубление колодца слепо зияло в углу.

Василий все еще спал, закинув голову, дыша тяжело и с хрипом. У него было худое небритое лицо, глубоко ввалились темные веки. Николай с трудом разбудил его.

– Устал! – сказал соболезнующе Вачнадзе. – Больной, всю ночь работал. Бэдняга!

Василий протирал глаза. Он встал, и его лицо разом приняло суровое выражение. Он подошел к краю колодца.

– Ну! – сказал Вачнадзе, подымая лампу. Николай сел на корточки и отодвинул один из деревянных бортов. Из-под этого борта он вытащил тонкий железный прут. Василий спустил ноги в колодец, и, спрыгнув, исчез в нем. Немного погодя Николай нагнулся и последовал за ним. Третьей спустилась в колодец Ольга…

Вачнадзе остался один. Он светил некоторое время, держа лампу над колодцем. Потом поставил: лампу 'на ящик, воткнул железку на место и сдвинул деревянный борт. Колодец принял свой обычный вид.

Сверху, сквозь открытый люк донесся детский пронзительный крик. Вачнадзе взял лампу и быстро поднялся по лестнице в магазин…

Когда Николай спрыгнул в колодец, тяжелые черные брызги обдали его руки. Сырой и спертый воздух охватил его. Он поскользнулся в липкой грязи, но удержался за стену. На высоте аршина сбоку тускло светилось четырехугольное отверстие.

Николай лег на живот. Скользкая холодная земля была под пальцами. Он пополз вперед, извиваясь, как червь. Проползя около сажени, просунул сначала голову, а потом вылез и, весь в маленькую выбитую в земле пещеру.

Пещера была довольно низка, высокий Василий мог стоять в ней, только согнув свою курчавую голову. По бокам, на двух полочках, выбитых в стенах, колыхалось желтое пламя стеариновых свечей.

В этом неярком свете Николай оглядел убранство пещеры.

На сыпучих стенах, около свечей, висели два серых холщовых куска с нашитыми на них мешочками. Каждый мешочек обозначала белая меловая буква. Это был шрифт – кассы с набором. Кипы нераспечатанной бумаги громоздились в одном углу. Посредине пещеры, занимая ее почти целиком, стояла черная типографская машина.

Пещера была выбита в земле. Отсюда-то взялись те странные ящики с землей, которыми заинтересовалось охранное отделение. Сама машина была привезена частями в тех самых ящиках, в которых, по словам Вачнадзе, было кавказское вино. Ценой тысяч огромных усилий вырыли эту подземную комнату и собрали в ней машину.

Николай вздрогнул. Он стоял, наклонившись. Холодная капля упала ему на шею и поползла за воротник. Он поднял глаза.

На потолке скоплялась вода. Капли медленно собирались, дрожали, капали на мокрый пол. Пламя свечей трещало и уменьшалось. Машина, смазанная маслом, была покрыта мелкой водяной росой.

– Чёрт те что! – выругался Павлов. Раньше он не замечал этого удовольствия. Василий закашлялся, и коротко захохотал.

– Что, брат? – он оскалил белые ровные зубы. За шиворот плюнуло? Привыкнешь, ничего. Я вот привык, второй день работаю. Не замечаю даже! Точно в раю!

Он снова протяжно закашлялся, повернувшись лицом к стене. Около него друг на друге стояли ровные стопы бумаги. На них он держал часть готового набора. Он взял в правую руку верстатку, стальную длинную линейку с загнутой одной стороной, и, хватая буквы из холщовых гнезд, стал быстро набирать слово за словом.

Лоскут бумажки, часть рукописной прокламаций, был приколот к стене прямо перед ним. Другая ее часть была прикреплена у мешочков, висевших напротив. Здесь стала Ольга и тоже взяла в руку верстатку. Николай возился возле машины.

– Что слышно, товарищ? – после молчания спросил Василий. – Насчет политики, то-есть… Листовку для кого набираем?..

– На текстильной братьев Морозовых невозможные условия работы, – сказал сквозь зубы Николай. – Рабочие готовы, но не организованы! Наше дело просветить их, дать им правильную установку. Эта прокламация бьет и по фабрикантам, и по царю. Завтра вечером нужно сдать первую партию. Время дорого, товарищи…

– Я-то уже почти набрал! – Василий кивнул на блестящий прямоугольник ровных строчек. – Вот как товарищ Ольга…

– Я тоже сейчас… – Стиснув зубы, Ольга склонялась над набором. Она была еще неопытна в этом деле и плохо разбиралась в отделениях кассы.

– А ну-ка, товарищ Ольга, – весело сказал Василий, – разрешите…

Он снова закашлялся, захлебнувшись густой сыростью. Он вынул верстатку из Ольгиных рук и стал быстро набирать. Скоро весь текст прокламации был набран и стянут тугой бечёвкой.

Осторожно, стараясь не просыпать, Николай перенес свинцовый квадрат на машину. Он заключил его в стальную раму. Василий взялся за ручку американки.

– Первая проба!.. – торжественно сказал Николай, – Ну?..

Большое колесо машины закрутилось. Двинулась доска с набором, на верхнюю доску Николай положил белый бумажный лист. Все трое, обступив машину, ждали результата.

– Вот это да!.. – восторженно крикнул Василий. – Вот это работа!..

Отпечатанная летучка была в его руке. Она отпечаталась четко и ясно, черные строчки глубоко вдавились в белый лист.

«Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия»… – красиво чернело наверху. Ниже, сбоку мелкими буквами стояло: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» «Товарищи, долго ли мы будем терпеть?» – шел дальше текст воззвания.

В эту минуту все трое забыли про все: и про водяной удушливый воздух, и про коптящее пламя свечей, и про то, что каждую минуту их может нащупать всесильная рука охранки. Они думали только об одном: как хорошо получилась эта первая летучка и как много таких летучек смогут они сделать к концу сегодняшней ночи…

Наверху, в комнате у магазина, тускло горела привернутая лампа. Спящий Вачнадзе проснулся, разбуженный детским отчаянным криком. Он вскочил, босой и всклокоченный, и бросился к люльке. Ребенок кричал – красный, надувшийся, стараясь высвободиться из пеленок. Вачнадзе яростно протер глаза и, дрожа на холодном полу, в одной рубашке стал бегать взад и вперед, убаюкивая своего приемного сына.

Ферапонт Иванович Филькин остановился и, закинув голову, стал разглядывать номер на воротах ветхого дома.

Это был один из деревянных сереньких домов, составляющих общий фон широкой окраинной улицы. Той самой улицы, в конце которой стоял старый кирпичный дом – приют наших революционеров. Но как попал на эту улицу Филькин?