В данный момент более целесообразно поменять специализацию. Я говорю про это доктору Лопезу в понедельник, когда мы обедаем в его офисе, между нами на его столе лежат письма от агента по трудоустройству. Мы находим недостатки у каждого из них.
Он выражает негодование тем, что я хочу уйти с позвоночника.
— Тебе будет скучно там, на другом этаже, — говорит он, попивая кокосовую воду, на его компьютере играет музыка Луау.
Я пожимаю плечами, стараюсь придумать другую специальность, которая сможет меня заинтересовать.
— Общая ортопедия не так уж и плоха.
Он сужает глаза, как будто я говорю, что не против заняться проституцией.
— Напомни мне снова, почему ты не хочешь занять позицию у доктора Рассела?
— Ну, во-первых, он не предлагал мне.
— Потому что ты не подала заявку.
— К тому же я слышала ужасные истории.
— Могу ли я поделиться с тобой своими догадками?
Я наклоняю голову в сторону и понимающе улыбаюсь.
— Вы все равно это сделаете. Зачем спрашиваете?
Он останавливает музыку и наклоняется вперёд в своём кресле. В одно мгновение тон нашего разговора меняется.
— Все мы знаем, что простые, успешные операции — прибыльны. Существует достаточно обычных отделений, чтобы оставить эту практику на борту на ближайшее десятилетие. Однако доктор Рассел все видит не так. Для него, если происходит вторая операция, это означает, что он плохо поработал. Он напряжён и интенсивен в операционной, потому что старается сделать лучше, он хочет быть лучшим. Как ты думаешь, почему на галёрке в его операционной только стоячие места? Почему ты думаешь, люди со всего мира приезжают, чтобы понаблюдать за его операцией? Это не потому, что он осторожничает, и не потому, что он мягкий хирург. Я понимаю, почему ты не хочешь работать с ним. Черт, я бы сам не согласился. Хорошо подумай, детка. В худшем случае мы пересмотрим и найдём тебе хирурга на два этажа ниже.
Он знает, что делает. На втором этаже располагается отдел «операции в области хирургии рук». Каждый день я буду помогать делать операции по устранению кистевого туннельного синдрома, и в течение первых нескольких дней буду биться головой об стену.
По мере движения дня завершение срока принятия решения становится все ближе и ближе, я стараюсь игнорировать его мудрые слова, но не могу. Он старается делать все лучше, чтобы быть лучшим. Правильно. Это все прекрасно, но Кирту пришлось глотать таблетки от изжоги, как конфеты, когда он работал с ним. Ходят слухи, что парень проходит терапию посттравматического стрессового расстройства.
Тем не менее, часть меня думает, не мог ли Кирт преувеличивать. Мне приходит в голову, что я позволяю слухам о докторе Расселе портить моё восприятие о нем, пренебрегая логикой. Я имею в виду, большинство из них даже неправдоподобны. Заставляет торговых представителей компании по препаратам плакать? Увольняет своих помощников во время операций? Что когда-то он был жесток с медсестрой, и она подала иск на компанию, который выиграла, за то, что работала в неприемлемой рабочей обстановке? По городским слухам, она живёт на частном острове недалеко от Сент-Барта. Даже я могу согласиться, что это маловероятно.
Итак, я решаю провести своё собственное расследование, настало время посмотреть, как работает доктор Рассел. Так я узнаю, с чем буду иметь дело, а после смогу закончить все дела с доктором Лопезом до понедельника. В смотровой всё так переполнено, что я даже не могу подойти к двери. На следующий день снова пытаюсь пройти, но один особо усердный парень даёт мне локтём в ребра и грубо предлагает прийти раньше, если я хочу хороший обзор. Я сдерживаю своё желание наступить ему на ногу.
В среду мне наконец-то везёт. Операция доктора Лопеза отменяется, я пользуюсь возможностью и прихожу в смотровую доктора Рассела как можно раньше. Я первая здесь. У меня есть закуски и место в первом ряду. К тому же в моей сумочке лежит газовый баллончик на тот случай, если какой-то тупой студент-медик решит, что он заслуживает это место больше меня.
Через несколько минут смотровая наполняется. Слышатся разговоры о запланированной операции и пустая болтовня о вчерашней вечеринке, но я тихонько сижу, ни с кем не говорю и жду начало шоу. Смотровое окно тянется с одной стороны комнаты к другой, как киноэкран. Мы на уровне второго этажа смотрим свысока, как вспомогательный персонал проникает в операционную.
Согласно графику с точностью до минуты, пациента, молодого парня, завозят и транспортируют на операционный стол. После того как вводят анестезию, начинают суетиться медсестры и лаборанты, распаковывая наборы инструментов. Устанавливают и располагают стерильные подносы вокруг операционного стола. После того, как они накрывают все тканью, кроме центра спины пациента, появляется он.
Доктор Рассел толчком открывает раздвижные двери и входит в операционную, с согнутых на девяносто градусов рук, на пол капает вода.
Вокруг меня наступает тишина.
Такое чувство, что я наблюдаю, как атлет Олимпийских игр выходит на арену. Каждый в смотровой и операционной сфокусирован на нем. Его присутствие значит больше, чем жизнь. Он значит больше, чем жизнь. И это необязательно из-за его размеров, хотя доктор Рассел высокий и широкоплечий. Это больше из-за того, как он себя преподносит, даже дерзкий наклон его подбородка.
Он в хирургической маске и защитных очках. Его мужественный подбородок, интригующий рот и пронзительные голубые глаза находятся в невидимости. Если честно, я могу закрыть глаза и представить всё это.
Медсестра бросает стерильное полотенце, чтобы он мог вытереть руки. Потом она придерживает халат, чтобы он смог надеть его. Затем она завязывает халат на спине мужчины, следующими аккуратно появляются перчатки. Забавно, что во всей этой хирургической экипировке доктор Рассел должен выглядеть как бесформенный шар, но на самом деле, он устрашающ, как никогда.
А эти волосы. Как и у доктора МакДрими, вся его сила заключается в этих коротких, немного вьющихся коричневых локонах. Их притягательность нельзя скрыть даже светло-голубым операционным колпаком.
Начинается каждая операция с переклички, или как мы называем ― тайм-аута. Это способ убедиться, что каждый в комнате на своём месте, и что хирург не будет оперировать не ту конечность, или еще хуже, не тому человеку. Такое редко бывает... но бывает.
Служащий сидит за нейромониторинговым компьютером в углу комнаты, рядом дежурная медсестра и торговый представитель оборудования. Они ходят вокруг, а я пытаюсь представить, как стою рядом с ними и с гордостью говорю, что я Бэйли Дженнингс, ассистент доктора Рассела, и дрожь бежит по моей спине. Не уверена, что я справлюсь с задачей.
Сегодня рядом с ним за операционным столом интерн. Две недели Кирта уже закончились, и, видимо, доктор Рассел, еще не нашёл ему замену.
Анестезиолог встаёт и уверенно говорит:
— Мы используем общий наркоз с эндотрахеальной трубкой. Антибиотики введены. У нас есть две единицы крови.
Потом все взгляды вновь возвращаются на доктора Рассела, ведь его очередь обращаться к комнате. Его громкий голос хорошо слышен в смотровой, и, как и все остальное, он вызывает трепет. Если быть честной, то и крошечную долю страха.
— Наш пациент — Джеффри Льюис. Одиннадцать лет. Сегодня мы будем удалять врождённое недоразвитие половины позвоночника. У него уже были установлены приборы, помещённые на уровне L3-L4 во время предыдущей процедуры. Мы будем удалять и заменять эти приборы. Все согласны?
Сделайте это.
Анестезиолог объявляет время начала операции. Потом, без малейшего колебания доктору Расселу дают десятый скальпель. Он сверкает под ярким светом в операционной. Затем делает глубокий вдох и решительно начинает. Скальпель встречает кожу.
На протяжении следующих нескольких часов я не двигаюсь. Не волнуюсь. Я сомневаюсь, что дышу. Люди входят и выходят из смотровой, но я не обращаю на них внимания.
