Рамут, до глубины души растроганная этим признанием обычно сдержанной и скрытной соотечественницы, выслушала эту историю на одном дыхании. А когда прозвучало последнее слово, она промолвила негромко и задумчиво, вскинув взгляд на фасад своего нового дома:

   «Кажется, я понимаю, почему мне так хорошо и уютно здесь... Потому что в душе создательницы этого замечательного жилища сияет самое настоящее чудо — любовь!»

   Её слова отнюдь не были лестью или сказанным из вежливости комплиментом, Рамут сказала это от всего сердца, которое тоже только что сделало удивительное и приятное открытие. Её душа от встречи с Леглит наполнилась тихим, радостным и светлым чувством. И по мягкому, задумчивому, светящемуся взгляду гостьи Рамут поняла, что та восприняла её слова совершенно верно.

   «Я искренне этому рада, уважаемая Рамут, — серьёзно проговорила Леглит. — И я счастлива, что моя возлюбленная супруга наделила мою работу столь прекрасным и светлым наполнением, которое ощущают и мои заказчики. Это — самая прекрасная и удивительная вещь, которая только могла случиться со мной. Я ни на мгновение не сожалею о том, что покинула Навь и переселилась сюда. Потому что именно здесь моя жизнь обрела свой истинный смысл. И всем этим я обязана исключительно сокровищу моей души, моей милой супруге. Всё моё творчество — это одно бесконечное признание в любви к ней, и, к моему огромному счастью, моя ненаглядная крошка это знает. Вот так-то, — подытожила Леглит. — Любовь, уважаемая госпожа Рамут, не может отнимать силы. Она их только приумножает — вот это и есть моё самое главное открытие».

   Они наконец распрощались, и Леглит ушла, а Рамут ещё долго думала обо всём этом, и на её устах мерцала улыбка, то задумчиво угасая, то разгораясь. Да, это был замечательный день. Так хорошо, радостно и светло Рамут себя не чувствовала уже очень давно. Она от всего сердца была счастлива за эту пару. Их любовь подарила ей с Радимирой и дочерьми прекрасное жилище — дом, в котором Рамут нравилось решительно всё. Она чувствовала себя в нём действительно дома — впервые за долгие годы.

   Вот и сейчас она, окунувшись в домашний уют, уселась за стол, чтобы насладиться обедом. Но едва она успела съесть ложечку супа (хм, что-то это напоминает, не правда ли?..), как в столовую шагнули сразу две дочери, Драгона и Минушь. Обе были явно чем-то возбуждены и озабочены.

   — Матушка, прости, что отрываем от обеда! (Да, определённо напоминает, только вместо супа тогда была чашка отвара тэи).

   — Кхм, — озадаченно кашлянула Рамут, поднимая вопросительный взгляд на дочерей. Ложка с супом застыла в её руке. — Что случилось, девочки? Вы садитесь, садитесь, в ногах правды нет. Может, заодно и присоединитесь к обеду, раз уж пришли домой?

   — Благодарим, матушка, но дело срочное! — Минушь всё-таки присела к столу, а её сестра осталась стоять за спинкой стула. — Ты не поверишь... Но эту проходимку всё-таки поймали!

   — Какую проходимку? — не сразу поняла Рамут, озадаченно хмуря лоб.

   — Ну, которая седмицу назад чуть не отправила к праотцам беременную женщину с больным зубом! — напомнила Драгона, воодушевлённо сверкая прохладными светло-голубыми глазами. — Та женщина её, кстати, опознала. Попалась наша знахарка зеленоглазая!

   — Вот как! — Рамут от услышанного даже опустила ложку в тарелку с супом. — Это прекрасная новость. Но в чём заключается срочное дело?

   — Её ранили в ходе стычки со стражами порядка, — ответила Минушь. — Рана довольно серьёзная, но она никого не подпускает к себе для оказания помощи, рычит, огрызается. Вот мы и подумали, что ты, быть может, сможешь убедить её принять врачебную помощь.

   — Между прочим, эта особа — наша соотечественница, — добавила Драгона, жёстко поджимая губы. — Мне даже стыдно, что мы с ней когда-то делили одну родину! Таким недостойным поведением она бросает тень на всех нас!

   — Вот как! — снова вырвалось у Рамут. — Насколько точно это известно?

   — Лишь с её слов. По крайней мере, она недурно изъясняется на навьем, — ответила Драгона. — Немного, правда, спотыкается, объясняя это тем, что давно на родном языке не разговаривала, так как много лет прожила в Яви. А ещё она, оказывается, неплохо владеет оружием! Она отняла у одного из стражей порядка меч, а у другого кинжал — ими и отбивалась. От людей она оборонялась успешно, а вот от женщин-кошек, которые пришли людям на подмогу, не отбилась. Но рану она получила не от белогорского меча, а от обычного, потому и жива до сих пор. Вместе с ней, кстати, схватили ещё одну особу, её приятельницу — голубоглазую девицу в мужской одежде. Не из наших. Похоже, из местных Марушиных псов.

   — Она тоже ранена? — спросила Рамут, поднимаясь из-за стола. Похоже, её обеду не суждено было попасть к ней в желудок.

   — Нет, цела, отделалась парой-тройкой синяков. — Драгона виновато улыбнулась, кивнув в сторону накрытого стола: — Ты уж прости, матушка, что покушать тебе не дали.

   — Ладно, ничего страшного, позже поем, — сдержанно и коротко кивнула Рамут. — Врачебный долг превыше всего. Ведите меня к нашей мятежной особе.

   Она была весьма озадачена. Сначала она решила, что зеленоглазая знахарка — просто мошенница. Но — владение оружием и навьим языком... Однако! Особа эта, похоже, была не так проста, как могло сперва показаться.

   Они очутились во дворе Сыскной палаты Зимграда — четырёхэтажного строгого здания с колоннами. Отстроенная навиями-зодчими столица Воронецкого княжества теперь мало чем отличалась от городов Нави, и Рамут, бывая здесь, частенько ловила себя на ощущении, будто она попала домой... Минушь хорошо ориентировалась в этом учреждении — знала, куда идти, как и с кем говорить. Она дала краткие объяснения остановившим их стражам, и их пропустили. Врачи допускались к нарушителям закона беспрепятственно: таков был приказ князя. Кроме основной своей области, родовспоможения, Минушь оказывала врачебную помощь узникам, находившимся под следствием, поэтому часто бывала здесь.

   Страж отпер мощную, толстую дверь темницы.

   — Узница скована белогорскими кандалами и ранена, но всё равно поосторожнее с ней, уважаемые госпожи врачевательницы, — предупредил он. — Уж больно она ершистая да прыткая. Еле скрутили...

   В сумрачную камеру сквозь крошечное оконце проникало мало света, но навьи хорошо видели и при плохом освещении. Посередине этого мрачного помещения стоял тяжёлый деревянный стол, прикованный к полу (чтобы никто из заключённых не мог его поднять и ударить им кого-либо), а также две лавки. В углу на куче соломы лежала узница с растрёпанной серебристой косой, прижимая руку к окровавленному животу. Одета она была в просторную рубашку, подол которой до колен прикрывал ноги в штанах и весьма добротных высоких сапогах с кисточками на голенищах. Её большие глаза были закрыты, а лицо было бы пригожим, если бы его не пересекали тонкие параллельные шрамы, оставленные, скорее всего, звериными когтями. Рамут отметила весьма волевую нижнюю челюсть и жёстко сжатый, суровый рот — почти как у неё самой. Поверхностно осматривая узницу, она также не могла не сделать вывод о большой силе её изящного и стройного, но жилистого тела. Для навьи заключённая была невысокого роста, но Рамут оказалось достаточно одного взгляда в её лицо, чтобы почувствовать её истинное происхождение. Сумраком Нави дышало это лицо, и красивое, и жёсткое одновременно. Чётко проступающие мышцы — с виду хоть и небольшие, но стальные, подкожного жира мало. Прекрасное, сильное тело. Несомненно, тело воина.