— Уж ты мой хороший дружочек, домушка-домочек!

   Всё живое любит ласку да добро, вот она и дом норовила приласкать. Она и с вещами разговаривала, ведь они были частью домашней обстановки.

   В доме мужа дети спали очень плохо, самой Будинке покоя не давали, а здесь, когда она стала ежедневно пить воду из Тиши и есть по ложечке тихорощенского мёда, который доставала для молодой матери добрая госпожа Радимира, и малыши стали спокойными. Будинка и их поила этой водицей. Удивительная это была вода! Когда надо было взбодриться — бодрила, а когда требовалось успокоение — утихомиривала, а мёд, прозрачный, как слеза, с крошечными золотыми блёстками света внутри, давал много сил.

   И всё-таки, как хорошо ни жилось Будинке в доме госпожи Рамут, а накрывали её порой какие-то странные приступы: вдруг становилось трудно дышать, сердце дико колотилось и рвалось из груди наружу, как пойманная птица — ни с того ни с сего. Ужас охватывал, и казалось ей, будто она вот-вот жизни лишится. Кудесница Светлана сказала:

   — Это жестокость, которую ты от мужа вынесла, всё ещё сказывается. Ничего, прогоним приступы твои.

   Волшебница рисовала пальцем золотое кружево, и узор, колыхаясь, сеточкой охватывал голову Будинки. Тело становилось лёгким-лёгким, словно она парила в пустоте — мягкой, ласковой, блаженной. И, раскатываясь чарующим эхом, со всех сторон окружал её голос Светланы:

   — Успокаивается душа твоя, и всё дурное изглаживается, стирается, забывается... Уходит весь страх, вся боль за леса далёкие, за горы высокие, за моря глубокие...

   После таких погружений просыпалась Будинка освежённой, расслабленной, а на душе было так тихо, беззаботно, хорошо и светло, что улыбка сама расцветала на губах. Её сердце наполняли покой и счастье. Светлана, сидя рядом, улыбалась:

   — Ты здесь среди друзей, голубушка. Больше никогда и никому не будет позволено тебя обидеть.

   Будинка, никогда не видевшая столько добра сразу, временами даже плакала, но это были хорошие слёзы. От них бегали сладкие мурашки по коже, голова чуть тяжелела, но из груди уходило что-то горько-жгучее, безнадёжное, унылое. К госпоже Рамут питала она глубочайшее благоговение и почтение, боялась глупым, неловким словом или делом рассердить хозяйку дома. Ещё жил в ней страх: а вдруг выгонят? Но госпожа Рамут никогда не сердилась, не повышала голоса, разговаривала мягко и спокойно. Одним-двумя словами она была способна рассеять все тревоги и страхи Будинки, и та прониклась к хозяйке дома пылкой преданностью. Ей хотелось услужить хоть чем-нибудь, и даже жаль порой становилось, что дом сам всё делал. Будинке хотелось своими руками готовить для госпожи Рамут её любимое крошево с огурцами, зеленью и яйцом, и это было бы ей в радость, а не в тягость. Когда служишь тому, кого любишь и уважаешь, это становится не обязанностью, а удовольствием.

   Пока дети спали, Будинка шила. Она в этом деле была очень способной, и стоило ей раз увидеть рубашку старшей навьи, как она тут же сообразила, как её скроить и сшить. Получилось очень хорошо, госпоже Рамут понравилось, и Будинка была страшно рада и горда, что угодила. Покрой у рубашек был не таков, как у белогорских, навьи носили наряды, к которым привыкли в своём мире; Рамут заказывала одежду у портного-соотечественника, то же делали её дочери. Но у Будинки получалось не хуже, а денег за работу она совсем не брала. Она была счастлива просто жить здесь, окружённая добром и заботой. Конечно, времени на шитьё из-за детей у неё было не так много, но не отблагодарить хоть какой-то услугой она не могла.

   Госпожа Рамут заказала мастерицам-древоделям небольшой деревянный навес, под которым можно было подвесить детские люльки. Там малыши могли спать на свежем воздухе в тёплую погоду, а Будинка изыскивала хотя бы полчасика, чтобы покопаться в саду. Она познакомилась с Ладой, ещё одной дочерью госпожи Рамут, и узнала, что такое садовая волшба. Ей страшно захотелось этому хоть чуть-чуть научиться, и Лада сказала с улыбкой:

   — Ну, давай попробуем.

   Она начала двигать пальцами, и в её руках скатывался сгусток золотого света — наподобие того, которым колдовала Светлана. Шарик завис над её ладонью, и Лада легонько подула... Сгусток внезапно прыгнул Будинке прямо в лоб! Её качнуло, в ушах слегка зазвенело, но ничего особенно страшного в этом не было, только удивительно и чудно.

   — Я поделилась с тобой своей силой, — объяснила Лада. — Пробуй. Ничего трудного в этом нет, надо просто окутывать растения любовью и желать им скорого роста и хорошего урожая. Ты сама будешь чувствовать, что и как нужно сделать, эта сила повинуется твоей малейшей мысли. Волшбой можно действовать не только на растения, но и на землю, на воду для полива. А ещё ты сможешь чувствовать и понимать, что растению нужно: водицы оно хочет, или, скажем, захворало... Хворь можно волшбой прогнать.

   Будинка обвела взглядом вокруг себя. Сад был очень ухоженный — благодаря трудам Лады, конечно. Даже не углядишь, что можно исправить, тут и так всё хорошо, опытная хозяйка за ним следила. Но нашёлся-таки увядший цветок, и Будинка занесла над ним руку, желая, чтобы он воспрянул. Чудо! С её пальцев начала падать золотистая пыльца, и цветок поднял головку, его пожухшие лепестки расправились. Оказалось, у цветка был надломлен стебель, оттого он и повял. Стебель восстановился, и цветок ожил.

   — Ой! — обрадовалась Будинка. — Получается!

   С этого дня она стала уделять время возне в саду — хоть по чуть-чуть, но ежедневно, а Лада, которая приходила довольно часто, подсказывала и учила её всякий раз чему-то новому. Про шитьё Будинка тоже не забывала. И вот что удивительно: если в доме мужа, будучи нагруженной работой и обязанностями сверх всякой возможной меры, она свою домашнюю повинность ненавидела, то здесь, делая всё с охотой и интересом, даже усталости не чувствовала. И дети совсем не обременяли, росли здоровыми и спокойными.

   А ещё у Будинки от ополаскивания волос водой из Тиши проплешина на голове зарастала с удивительной скоростью. За пару месяцев волосы на том участке достигли плеча, прочие тоже удлинились и стали ещё краше. После рождения детей немало их выпало, но теперь лезли новые. Будинка и в целом похорошела, от сытной еды щёчки немного округлились, появился румянец. Вот только кому её краса нужна? Об этом и думать не хотелось, как вспоминала мужа — вздрагивала, тошно становилось до жжения под ложечкой, до какого-то дикого ёканья внутри. Она не хотела ничего и никого. Ей бы деток вырастить да госпоже Рамут отплатить за её добро. Уж за неё Будинка была готова жизнь отдать! Если бы её спросили, она бы ответила, что выбирает служить хозяйке этого дома до скончания своего века. И никого преданнее, чем она, на свете сыскать было бы нельзя!