Затем он оказался перед ней на коленях, едва осознавая, что сделал выбор. Ее икры переплелись на его плечах, его рот молился между ее бедер, а его язык был острым, как нож, разрывая ее на части. Надо сказать, что он не совсем понимал, что делает, но она все говорила ему своими словами и звуками, полувздохом «да, Том, о боже, да», тихим плачем и удивительным блеском слез в ее глазах, когда он поднял голову. И вспышкой тепла в его груди, когда ее пальцы вцепились в его волосы. Звуки, которые она издавала, были земными и человеческими. И он не мог представить, что будет наслаждаться чем-то настолько глубоко и сильно, как в тот момент, когда она распалась на части. И это, подумал он, гораздо лучшая месть, чем пытка.

Позже, когда он снова и снова открывал для себя ту силу, которую она имела над ним, когда ее губы обхватывали его, когда познал агонию и трепет, стиснув руками простыни, пока ее темные волосы рассыпались по твердости его бедер, позже — они лежали рядом и молчали.

Это было грязно, такой вид секса — или почти секса. Он предполагал, что весь акт закончится примерно так же: простыни под ним все еще влажные, одеяло смятой кучей валяется на полу, прохладный воздух захватывает их обнаженные тела, со временем возвращая их на место после великолепной муки того, что произошло между ними. Что бы это ни было, у него, возможно, было название, но он так и не выучил подходящего слова. Грубые слова из уст мальчишек казались недостойными женщины рядом с ним. И по мере взросления Том был слишком поглощен другими вещами, чтобы вообще об этом задумываться. Он был охвачен погоней за силой и магией. Он никогда не понимал, что такая простая вещь, самая человеческая вещь из всех, обладает всей красотой убивающего проклятия, агонии пыток и мощи Империуса. Никогда не понимал, как легко быть богом.

— Извини, — сказал он в тишину между ними, — За Хэллоуин.

— Будь лучше, — пробормотала она. — Я верю, что ты можешь.

Рассветные лучи проникли в ее окно еще до того, как она проснулась, а он лежал на боку и смотрел.

Никто и никогда прежде не побеждал его, ни в чем. После дуэли Эйвери был единственным, кто осмелился подойти к нему в общей гостиной. Он ничего не сказал, но Том знал, что Эйвери был всего лишь его приспешником, а не другом, и тот спросил, так ли он силен, как думает. Вместо того, чтобы наказать его, он улыбнулся.

— Теперь, — сказал он громким голосом, — вы понимаете, почему она меня интересовала.

И на этом разговор и обсуждения закончились. Дело было не в том, что он был слабее, чем они думали, а в том, что она была намного сильнее.

В полутьме он вспомнил, как она спокойно положила отрезанную руку мужчины в карман его спутника, привязала труп его жертвы к тому, все еще живому, и сломала их палочки, прежде чем отправить их обратно к хозяину. Он улыбнулся от воспоминаний. «Равная мне», — подумал он, или настолько близкая к этому, насколько он мог себе представить.

Она выглядела умиротворенной. Он никогда раньше не видел, как кто-то спит, и ее глаза завораживающе подергивались за тонкой мембраной закрытых век. Что она сейчас видит?

Она спала рядом с ним, безмятежная и тихая, ее дыхание было ровным. Она доверяла ему. Он мог убить ее и ускользнуть проще простого, или раздвинуть ее ноги и, наконец, войти в ту, все еще неизвестную часть ее. Он мог без особых усилий проникнуть в ее спящее сознание и ощутить аромат ее сна, наблюдать за проносящимся мимо торопливым, ускоренным фильмом. Но он этого не сделал.

Будь лучше, сказала она ему. Первый человек, который действительно увидел его и поверил, что в нем было нечто большее, чем гениальность и сила, чем жестокость и амбиции. Я верю, что ты можешь.

Комментарий к Вот мое пространство

Водички мне! Неожиданно?

32 главы и больше 300 страниц. УХ! Признаюсь, ее было сложно переводить.

========== Милее, когда утрачено ==========

Вещи кажутся милее, когда они оказываются утраченными.

Френсис Фицджеральд.

Им это практически сошло с рук. Гермиона в следующие несколько недель сто раз отругала себя за собственную глупость, пока лежала без сна, прислушиваясь, как засыпают ее соседки по комнате.

На самом деле, это была ее вина. Она проснулась, тесно прижавшись к нему, и поняла, что Том укрыл их сброшенным на пол одеялом и заснул. Его угловатые и словно мраморные черты лица смягчились. Он впервые выглядел невинным и умиротворенным, и она позволила себе расслабиться, дав ему еще немного поспать. На самом деле ради того, чтобы она сама за это время смогла перечислить крошечные изменения в его выражении лица и насладиться тем, как он потянулся за ней, когда она поднялась, чтобы разбудить его. Гермиона слишком долго лежала в его объятиях, и когда Том проснулся, глаза его медленно, как зимний рассвет, все еще погружались в сон. Было уже больше восьми, и весь замок проснулся.

Перед уходом Том еще раз поцеловал ее, не торопясь разрушить чары, окутавшие комнату. Но они оба знали, что он пробыл у нее слишком долго.

Дамблдор сказал ей, что это портрет сообщил всё директору.

Портреты в замке были опасными и хитрыми: одни из них заслуживали доверия, другие — совсем нет.

— Вы взрослые люди, и поэтому вас не исключат, — сказал им Диппет, когда они с Томом сидели бледные и смущенные в его кабинете в то воскресное утро после завтрака, — но будут последствия.

Итак, у нее больше не будет личного убежища. Они — два самых умных студента за последние несколько лет — оказались такими глупцами. Пятьдесят очков с их факультетов, месяц «домашнего ареста» и потеря ее комнаты. Учитывая все обстоятельства, это было меньшее наказание. Но это было больно.

— … я зашел, чтобы убедиться, что она знает, что я не злюсь из-за дуэли, — говорил с очарованием Том директору. — Мы засиделись допоздна, разговаривая. Клянусь честью, мы не… — и он густо покраснел.

Директор смягчился.

— Я понимаю, Том, но выглядит все не так… И правосудие должно быть публичным.

После разговора с Альбусом Гермиона чувствовала себя еще более подавленной. За все эти годы она ни разу не разочаровала его, и, конечно, никогда с тех пор, как они стали так близки. И это на следующий день после того, как он с восхищением поздравил свою звездную ученицу, свою протеже, с победой в дуэли. Какое значение имел весь этот день!

Когда она вышла от директора, он ждал ее у лестницы. Тому пришлось остаться, чтобы получить дополнительный выговор — такова была цена за то, что он староста школы. Она успела услышать разочарованный монолог Диппета: «…поведение, недостойное лидера учеников, Том».

— Думаю, нам надо поболтать, — сказал Дамблдор. Она кивнула, отказываясь опускать голову, и последовала за ним в кабинет.

— Я не собираюсь отчитывать тебя, Гермиона. Ты взрослый человек, — повторил он фразу директора, — но все, что я хочу сказать… Сегодня ты злоупотребила привилегией. Я думал, что ты будешь осторожнее или, по крайней мере, незаметнее.

Это были лишь слова, но впервые за много месяцев Гермиона заметила, что говорит он это без привычного теплого блеска в глазах. Взгляд его серо-голубых глаз был строгим, и выглядел он гораздо старше, чем был накануне.

И она задумалась о будущем, когда Альбус узнает, кто на самом деле такой Том. И узнает, что Гермиона знала и помнила это, пока сидела перед ним в этом кабинете.

Больше он на нее не давил, а она не оправдывалась и не извинялась.

В тот день ей пришлось самой перевезти свои вещи, без помощи эльфов. Она сделала это тихо, не краснея под осуждающими взглядами других девочек с ее курса. Девочек, которые не были ее подругами. Гермиона поставила свой сундук у кровати, и пока снимала картины в башне, то немного всплакнула. Какой же дурой она была!

София и Анча пришли, чтобы помочь, и стояли рядом в знак солидарности, пока она распаковывала свои вещи. Но для других на факультете она превратилась из героя в позор всего за одну ночь — эта мысль застряла у нее в горле. Гермиона не видела сочувствия, ведь у нее итак было много привилегий. А это стало самым настоящим грехопадением, и они были этому рады. Она и не подозревала, насколько они обрадуются тому, как она пала.