Это магическое действие, когда разволновавшемуся человеку предлагают выпить воды, и он после нескольких глотков успокаивается, отчего, Катя никогда этого не могла понять, так же отрезвляюще подействовало и на нее.

«Надежда на чудо так же опасна, как и бездействие, – стала размышлять она, – глупо полагать, мол, я надеялась и это свершилось. Только вера в свои силы даст тот рычаг, которым я открою дверь для побега. Надо поменять тактику. Истерикой ничего не возьмешь, она здесь бесполезна и равносильна просьбе о пощаде к палачу преступника, находящегося на эшафоте. Надо притвориться покоренной и выведать намерения похитителей. Только не переиграть, крупные преступники всегда хорошие психологи и могут раскусить мою пилюлю. Сегодня, пожалуй, ничего не надо есть, и как только окошечко откроется, тут же объявить голодовку. Этим скотам нужно мое изящное тело, чтобы зарабатывать. Они не станут надо мной долго измываться».

Катя пришла к таким выводам, когда лучи солнца последний раз оранжево блеснули в окне. Комната стала погружаться в зловещий сумрак, почти тут же улица засветилась огнями фонарей и реклам, беспокоя девушку своим фосфорическим светом. Найденное решение несколько ободрило узницу, но теперь тревога души перекинулась к маме. Где она, что с ней? Ублюдки, похитившие ее, наверняка ничего не знают о приезде мамы. Но если это сделали киношники, они схватят маму. Вовчик говорил им о предстоящем венчании, о приезде родственников и даже приглашал всю группу в церковь. Она это слышала, потому, может быть, ей было вдвойне стыдно сниматься в этих денежных клипах. Тревога за маму холодной сталью вошла в сердце и сидела там, отдаваясь болью.

В то время, когда Катя Луговая терзалась неизвестностью, запертая в комнату с решеткой, Корзинин благополучно возвращался в свой город. Он был печален, как полководец, выигравший битву, но оставшийся без армии. Катя осталась там, а он, как бесчувственный удав, спокойно заглотавший обезьянку, уполз переваривать пищу. В данном случае пищей является та сумма, что пополнила его счет от грязной сделки в казино, и, против обыкновения, не взбадривала, а укоряла. Все же он человек и любит Катю. Раньше новые счета, до которых никто не доберется, даже шеф, а в скором времени будущий тесть, приносили ему максимум удовлетворения, словно он побывал на Олимпе богов, и те его восхваляли за хваткость и всеядность в делах, приносящих прирост капитала. Но теперь сам Юпитер нашептывает ему на ухо: богатство не дает полного счастья, нередко оно является причиной своего порабощения.

Горькая правда. Ради денег он отказался от любимой женщины, обокрал себя, стал рабом своего богатства, подобно джинну, тупо твердившему Аладдину: «Я раб лампы». Даже самому не верится, что женщину, которую любил почти целый год, и она принесла ему океан удовольствия, продал жирному азиату. Корзинин малодушно оправдывал свой поступок давлением шефа и угрозой вытереть об него ноги, что значило потерять свой, пока еще неустойчивый бизнес.

В памяти, как в насмешку, всплыла когда-то прочитанная фраза древнего философа: «Поступки мудрых людей продиктованы умом; людей менее сообразительных – опытом; самых невежественных – необходимостью; животных – природой». В этой фразе, он чувствовал, как в зеркале отражается весь его характер. Но в чем тонкость, он что-то с трудом улавливал. Причисляя себя к когорте умных, начал разбирать цицероновскую фразу с конца.

Животные не могут совершать поступки, тут древний философ переборщил. Если собака укусила человека, то не назовешь ее нападение поступком. Мой же поступок совершен именно по необходимости, у философа такие поступки совершают самые невежественные люди. Чушь! Это я-то невежественный, сумевший сколотить, правда, при поддержке шефа, капитал в несколько миллионов долларов? Опыта как такового у меня в этом деле не было. Мудрость – вот путеводная звезда! В данном случае она заключается в том, что я вышел сухой из воды в щекотливой ситуации с Мирой. Ее соперницы нет, кровь не пролилась, отхвачен солидный куш. Катя, если будет умницей, только выиграет. Но вот относительно «умницы» у него серьезные сомнения. Видите ли, она не может раздеваться на публике и топтать свою любовь.

Корзинин тяжко вздохнул, вспоминая Катю и свой отвратительный поступок. Видит Бог, сердце обливается кровью. Через пару дней он вынужден будет лицемерить перед шефом и, стиснув зубы, тискать в своих объятиях его дочь. Она, конечно, молода, смазлива, но против Кати просто дурнушка. Однако пройдет неделя, и он свыкнется со сменой фигур. Словно в шахматной партии, вместо проигранной королевы он проводит пешку и водружает новую. Вот до каких сравнений он додумался, разве невежественный человек способен на такие красочные штрихи? Пусть этот истлевший философ застрелится своим афоризмом, он никуда не годится.

И все же тайное, некогда сотворенное Корзининым, а оно всегда было неблаговидное, никогда его не угрызало, тут же гнусная продажа в рабство любимого человека, пусть и по необходимости, продолжает грызть, как короед здоровую ткань дерева. Впору звать дятла, чтобы он выковырнул короеда.

Корзинин усмехнулся: найдется ли такой дятел? Нет, конечно. Разве можно долбить самого себя, если он уважает в себе именно такого решительного, жесткого человека? Дело сделано, контракт подписан ее рукой, и на этом точка!

Джип мягко подкатил к воротам особняка Ерошина, тяжелые створки разбежались по сторонам, и вот Корзинин бодренько выскакивает у крыльца, замечает на третьем этаже силуэт Миры, проходит в просторную гостиную, где его встречает нетерпеливо ждущий шеф.

– Она нейтрализована? – первое, что спросил Владислав Борисович.

– Да, Владислав Борисович, минимум на пять лет о ней не будет ни слуху ни духу, – уверенно заявил Корзинин без тени сожаления о недавней грусти.

– Ты все сделал, как нами продумано? Меня интересует ее мамаша. – Глаза Ерошина сомневались и пытались увидеть неискренность в оживленном поведении будущего зятя.

– Не беспокойтесь, такая сделка для нас не вновь, а мамаша будет регулярно получать денежные переводы от дочери.

– Ну-ну, можно закладывать тройку и вести невесту под венец?

– Да, для меня сейчас нет дела важнее венчания. Я спешу, с вашего позволения, нанести невесте визит.

– Сделай милость, Мира ждет. – Ерошин изобразил на хищных губах нечто подобие улыбки и проводил будущего зятя тяжелым и острым, как нож, взглядом, которым он мог убить любого малодушного человека.

Катя почему-то не решалась включить свет, а сидела на диване, сжавшись в комочек, думая о своей судьбе и маме, теряясь в догадках и предположениях. В этот вечерний час они с мамой завтракали. Обе обожали салаты из овощей, готовили их с настроением и нарастающим аппетитом. Часто обходились без горячего блюда, но салат из помидоров с огурчиками, с перцами, с обилием лука и укропа, заправленный то подсолнечным маслом, то сметаной, ели вволю. Потом пили чай с лимоном. Если не было лимона, то непременно со сливками, подолгу сидели в кухне, обсуждая события минувшего дня. В последние дни они часто говорили о Вовчике. Катя рассказывала маме о его делах, о своих успехах на конкурсе красоты, на съемках рекламных клипов, гордилась выплаченными деньгами, которые приносила домой и отдавала маме. Мама их не прятала, клала в антресоль, и они лежали там, дожидаясь своих трат. Кате не совсем нравилось, что мама очень сдержанно относилась к рассказам о Вовчике, порой даже робко высказывала неодобрение ее увлечением, поскольку человек этот был богат, а они жили скромно, на одну зарплату. Катя пыталась убедить маму, что идет новое время, нечего бояться работы, которая дает много денег, хорошую жизнь и независимость. Насчет независимости мама возражала смелее, полагая, что независимость эта кажущаяся, и не дай бог стать рабом денег. Катя не стала рабом денег, отвергая крупный гонорар ради рабского унижения на съемках. Дома да, она чувствовала себя свободной и опиралась на руку Вовчика. Теперь нет ни свободы, ни руки любимого, а есть щемящая боль неизвестности за себя и за маму.