Большевик шагнул в тусклый свет комнаты и приблизился ко мне.

– Как вас зовут? – спросила я, чтобы избавиться от тяжелого молчания.

Он остановился в нескольких шагах от меня и протянул руку за книгой. Дыхание перехватило. Мог ли он подслушать папины наставления?

Я протянула ему том.

– Пушкин.

– Его все любят, – сказал он таким тоном, что я почувствовала себя пустым местом. Посредственной. Обыкновенной.

Мы не можем этого допустить.

– Позвольте мне сделать другой выбор. – Я вложила в его руку книгу волшебных сказок для детей, собираясь пошутить, но он взглянул на обложку с тем же безразличием, которое сохранял с тех пор как вошел в библиотеку.

Это была еще одна попытка проявить радушие. Мне может потребоваться время, чтобы наладить контакт с этим большевиком, но я добьюсь понимания. В конце концов, чем еще остается заниматься в Тобольске?

Я выхватила Пушкина из его рук и плюхнулась на диван, сделав вид, что собираюсь почитать. Я надеялась, что он уйдет или по крайней мере удовлетворится тем, что я не занимаюсь ничем опасным. Но он стоял там, бегло просматривая волшебные сказки.

– Меня зовут Заш. – Он захлопнул книгу и вернул ее на полку.

Надо же. Неужели это было так трудно?

– Настя. – Хотя ему и так было известно мое имя. Еще год назад ему пришлось бы склониться передо мной. И все же мне хотелось, чтобы он понял – я не жду формальностей. Первый шаг в попытке достучаться до солдата – продемонстрировать, что я человек и не ожидаю обращения, соответствующего положению великой княжны.

– Я знаю, кто вы. Знаю, что сделала ваша семья. Не надейтесь, что я попадусь на удочку дешевого дружелюбия, которым ваш отец промывал мозги другим солдатам, – ответил он, а затем развернулся и вышел из комнаты.

Я сделала вид, что читаю. Мои глаза скользили по строчкам, и я перелистывала страницы с обычной скоростью, но мыслительных способностей хватало только на противостояние сильнейшему желанию отыскать куклу. Я сосредоточилась на этом, а не на том, что моя кожа буквально пылала от оскорбления Зашем. Последнее беспокоило меня больше всего.

Он верил пропаганде – что папа слабый правитель, который не заботился о народе, устраивал приемы, когда крестьяне умирали от голода, что его жена управляла им… Я не могла осуждать Заша – откуда ему знать, что все не так? Но это предвещало новые сложности. Донести до него и других большевиков правду теперь казалось почти безнадежной задачей.

В итоге свечи догорели и я вернула томик Пушкина на полку. Затем окинула комнату взглядом… и сунула матрешку в рукав.

Граната в моей ладони была бы более безопасной, чем матрешка.

Я сидела на кровати в своей комнате, уставившись на маленькую деревянную игрушку. Обычная матрешка заключала в себе несколько миниатюрных кукол, одну в другой. Значит ли, что эта содержит слои заклинаний?

Я все вертела и вертела ее в руках, ощупывая большим пальцем каждый миллиметр древесины. Никакого шва. Неужели нет способа открыть ее, чтобы проверить заклинания внутри? Может быть, там колдовские чернила? Я потрясла игрушку, и матрешки внутри застучали друг о друга. Попыталась раскрутить, но она не поддавалась.

Эту куклу сделал Дочкин. Папа велел мне беречь ее – но точно знает, что внутри. Так что я оставила все как есть. Несмотря на свое прозвище «чертенок», я слишком уважаю отца, чтобы забавляться с тем, что, по его словам, может стать спасением нашей семьи.

Я поставила игрушку на полку в другом конце комнаты к свечам, музыкальным шкатулкам и другим безделушкам.

Лучше всего прятать что-либо под одеждой. Но если это по каким-то причинам невозможно, следующее подходящее место – у всех на виду. Люди ищут там в последнюю очередь.

– Есть новости? – поинтересовался большевик, подавив смешок, когда я проходила мимо.

Они были с нами уже две недели, и ни один из них не смягчился. Пятьдесят солдат с ружьями, которые не хотели узнавать нас лучше. Пятьдесят человек, которые смеялись надо мной, зная, что я не получала ни единого письма от Марии. Расчеты не сходились. Она должна была приехать в Москву спустя три-четыре дня, еще через пару дней устроиться и написать. Еще через три дня письмо должно было дойти до меня.

И все же никаких вестей.

Я старалась не волноваться. Пересылка заняла больше времени. Кроме того, большевики должны проверять каждый клочок отправляемой бумаги. Возможно, из-за суда сестра была слишком занята. Может быть, они не позволяли ей писать.

Жгучее желание вспыхнуло в душе, но я подавила его. Мне хотелось уехать из Тобольска. Из Сибири. Я хотела быть дома. Или чтобы мне позволили сделать это место нашим домом – любое место, лишь бы оно было нашим. Общим.

Мои мысли ускользнули далеко от реальности и от надзирателей – к невообразимому. На поезд напали по дороге в Москву… или революционеры стали преследовать папу, когда он шел на суд… или большевики вытащили оружие и…

– Почта уже пришла? – чуть слышно спросил Алексей, когда я проходила мимо его комнаты. Он лежал в постели, подключенный к электротерапевтическим аппаратам, чтобы стимулировать слабые мышцы ног. У меня не было заклинаний, которые могли бы помочь ему. Он только-только начал самостоятельно садиться.

Я отрицательно покачала головой. Потом вернулась к себе в комнату и снова повертела в руках матрешку. Ничего не изменилось. Может, нужно произнести определенное слово, чтобы она открылась? Чернила в бутылке закончились, а Распутин никогда не рассказывал мне, как сделать еще.

Дверная ручка скрипнула, и я едва успела вернуть игрушку на место, как вошла Татьяна – моя старшая сестра. Ее короткие золотисто-каштановые волосы были элегантно уложены выше плеч. Всегда собранная. Всегда прекрасная.

– У меня есть для тебя работа, – сказала она.

Всегда властная. Но я бы воспользовалась любым способом отвлечься.

Она сунула мне в руки набор для шитья.

– Перед отъездом мама велела нам избавиться от лекарств.

Лекарства было нашим кодовым словом для драгоценностей.

– Мы все починим прямо здесь, – произнесла она голосом таким же хрупким, как обледеневшие листья снаружи.

Я плюхнулась на кровать, схватила корсет, который ненавидела носить, и принялась за работу, вскрывая шов.

– По крайней мере, есть то, что мы можем сделать, чтобы противостоять этой революции.

– Тише, – прошептала Татьяна. Она сосредоточенно изучала свою работу, словно зашивала рану на голове солдата – чем занималась много раз во время войны. Это напомнило мне, что наше занятие – наш долг. Нужно оставаться начеку.

Я уложила жемчуг между косточками корсета, затем продела нитку в иголку. Я слишком сильно сжала иглу, когда проталкивала ее сквозь ткань, и укололась. Мы не сможем уложить в чемоданы никаких ценностей, когда отправимся к папе, маме и Марии. Украшения придется носить на себе, чтобы, если удастся вырваться из плена Красной армии, у нас были деньги на жизнь.

– Как думаешь, мы скоро к ним присоединимся?

Татьяна, по крайней мере, даст мне прямой ответ. В этом она похожа на папу.

Сестра вложила бриллиантовый браслет в шов манжеты своего пальто.

– Вероятно, это займет еще несколько недель.

Я пришила лоскут плотной ткани поверх шва.

– Мы не получили никаких известий. Ты… переживаешь? – Я туго стянула швы, чтобы они выдержали любое предстоящее путешествие.

– Завяжи двойным узлом. – Ее игла порхала сквозь ткань. – Конечно, я тоже жду новостей, но, думаю, большевики просто скрывают их. Скоро они пропустят письмо.

– Проклятые узурпаторы! – Я так сильно затянула нитку, что она порвалась. По рукам пробежали мурашки, и мой взгляд метнулся к двери.

Заш стоял там, глядя на нас. Мои руки замерли. Как он мог подойти настолько тихо? Что он успел услышать? Его презрительная усмешка подсказала мне, что парень по крайней мере уловил мое приглушенное проклятье.