– Спокойной ночи, говорю, – не стал уточнять я, выключая свет.

Понедельник закончился. Впереди ещё одна ночь с незнакомыми мне людьми в моей спальне. Прикольно, как сказал бы мой сын Федька. Вот так живёшь, живёшь, а тут… Бац! А как воспринимать все эти жизненные изменения, порой и не знаешь. Ведь хорошо же жил до сих пор без этих двух! Ну, хорошо же! И тут появляются, повиснув на моей шее. И ещё с этим… с чемоданом! «Мы вам не помешали?» А вот и помешали. Нам с Боцманом и так замечательно живётся. Хотя. Эта малая такая шкодная! «Андрюша, мы так тебя ждали.» Липучка такая, всё время в глаза заглядывает. И мамаша её. Каратистка, блин… тхэквандистка… или как там? Ангел на шпильках! И смешной борщ с хрустящей капустой, хотя тефтельки… или как их там. Это, знаете, вот когда вы пьёте всё время чёрный кофе без сахара. Пьёте, пьёте… год, два. И все знают: он пьёт чёрный, без сахара! А тут – раз – и по ошибке вам в чашку с чёрным кофе молока плеснули и ложечку сахара положили. А отказываться неудобно. Ну, вы пьёте, морщитесь. Один глоток, второй. А ничего. Вкусно, чёрт возьми! Вот так и у меня получилось.

Ночью приснился почти семейный завтрак. Пью кофе, а он почему-то на зубах хрустит и чесноком пахнет. А, тут Женька тычет вилкой в яичницу и у Ксении спрашивает тоненьким голоском:

– Мама, а у тебя яйца Андрюшины или магазинные?

Пока ехали в фитнес-центр в Химки, мы с Ксенией в основном молчали. Зато не умолкала Женька:

– Андрюша, это ты меня вчера в спальню уволок? – почти сердито спросил ребёнок.

– Ну, не уволок. Ты почти уснула у меня на руках, и я тебя отнёс, – извиняющимся тоном ответил я.

– Мы с тобой, Андрюшечка, так не договаривались! Ничего не успели сделать. Играть не играли, читать не читали. Я тебе даже про нашу новую работу ничего не рассказала. И что теперь делать, по-твоему? – насупив бровки, спросила Женька.

– Ну, как-нибудь… – начал было фантазировать я, глядя на светофор на перекрёстке.

– Не как-нибудь, а сегодня. Пожалуйста, пораньше приди. А то приходишь, когда детям. – начала строить планы маленькая интриганка.

– Женя, не отвлекай дядю Андрюшу. Мы сегодня будем ночевать в другом месте, я тебе уже говорила. – попыталась отвлечь дочку Ксения, взывая к детской памяти и совести.

– А ты приходишь, когда детям уже спать пора ложится. А я без тебя не хочу, – продолжала отчитывать меня Женька, стоя сзади моего кресла в машине, – так что придётся сегодня всё начинать сначала, – талдычила прямо в ухо маленькая вредина, обнимая своими ручками меня за шею.

К фитнес-центру, несмотря на пробки, подъехали вовремя. Провожая девчонок, на прощанье сказал:

– Звони… если что…

– Ты тоже, – улыбнулась Ксюша.

– А…

– На кухне, на салфетке, – поняв, ответила девушка.

Женька повисла у меня на шее и быстро-быстро зашептала на ухо:

– А знаешь, какие моя мама блинчики умеет жарить. Все пальчики оближешь! И свои, и мои, и мамины! Веришь?

– Верю! – ответил я, засмеявшись.

На прощанье Женька ткнулась своим носом мне в щёку, ухватилась за мамину руку и, подпрыгивая на одной ноге, поскакала туда, где уже гремели железные блины и начинали потеть мускулистые дяденьки.

– Женя!

– А!

– Мне не нравится, что ты дядю Андрея называешь Андрюшей.

– Ладно… буду называть его папой Андрюшей.

– Женька!

– Ксюша..

При въезде на территорию районной больнички меня тормознул «секюрити». Во всяком случае так было написано на кармане его куртки русскими буквами. Такой неряшливый пожилой дядька в линялой униформе с безразличным выражением лица. Но, увидев моё удостоверение, выпрямился, поджал живот и отдал честь. Видно, из бывших…

– Ваши уже здесь, – доверительным тоном доложил он.

И правда, недалеко от корпуса хирургического отделения стоял белый «жигулёнок» из нашего Новокузнецкого ОВД. «Раньше приехал, чертяка», – поняв, что это Руфатыч, подумал я. И уже в вестибюле медицинского учреждения услышал бодрый голос:

– Андрей Васильевич, а по стаканчику?

У кофейного автомата, помешивая пластмассовой палочкой в пластмассовом же стаканчике что-то тёмно-коричневое, стоял, приветливо улыбаясь, следователь Корнев. Зачерпнув со дна кармана мелочь, я отдал её автомату и ткнул в третью кнопку сверху.

– Андрюш, я вот что придумал. Сажа по честноку разговаривать не будет, но мужик он трусливый, и предлагаю этим воспользоваться. Короче, играем так.

И дальше Руфатыч изложил мне свой не совсем законный и с точки морали этичный, но хитроумный, и имеющий большие перспективы на успех план действий.

Прооперированного Сажина уже перевели в обычную палату для выздоравливающих, и после утреннего осмотра лечащий врач, Михал Иваныч, сказал дежурной медсестре, по-отечески поправляя лацкан халата на её грандиозной груди:

– Людочка, ещё пару дней посмотрим, и этого на выписку.

– Как – на выписку, доктор? Мне ж только вчера… у меня и швы, и вот… трубка из меня торчит, – попробовал возмущаться Сажин, уплетая больничную манную кашу на завтрак.

– Шов чистый, состояние нормальное. Всё лишнее из вас вытащим. Если хотите, я вам эту трубку… с собой заверну. На выписку, я сказал. Через недельку в процедурный сам придёшь, там тебе швы и снимут, – пробурчал сонный доктор и, с удовольствием заглянув Людочке в зону декольте, пошёл в соседнюю палату.

Помахав в воздухе удостоверениями, мы с Корневым настоятельно попросили соседей Сажина погулять по кафельным коридорам учреждения. Как будто что-то вспомнив, Руфатыч приоткрыл входную дверь в палату и громко сказал куда-то в тишину коридора:

– Лейтенант, подойдите. Докладывайте.

Повисла пауза, во время которой Руфатыч несколько раз недовольно качал головой, цыкал, тяжело вздыхал, настороженно смотрел в мою сторону, а потом вдруг провёл пальцем себе по горлу и тревожным голосом ответил:

– Понял вас, лейтенант. Ну, что ж, служба у нас такая!

Потом плотно прикрыл дверь и, противно визжа ножками стула по кафелю пола, подсел к постели Сажина. Всё это время я нервно прохаживался по палате, обречённо грызя яблоко, взятое с тумбочки потерпевшего. Надо сказать, кислятина неимоверная!

– Ну что, Сажин? Как здоровье? – участливо спросил Руфатыч.

– Да вот доктор сказал: через пару дней… – начал объяснять потерпевший.

– Пережить бы эти пару дней, – тревожно посмотрев в мою сторону, перебил Сажина следователь.

– Да… – громко хрустнул яблоком я.

– Что значит «пережить бы», а? Вы о чём, гражданин следователь? – привстал на локтях прооперированный.

– Мне вот тут только что доложили… не знаю, как вам. Короче, была попытка вашего устранения. Здесь, в больнице. Пресекли, слава богу, – открыл служебную тайну Руфатыч, честно посмотрев в глаза Сажину.

– То есть как? – открыв от изумления рот, крайне изумился потерпевший.

– А вот так, Сажин. Мы вот вас охраняем. Наши парни жизнями своими рискуют, а вы следствие пытаетесь увести по ложному следу, – строго упрекнул Сажина Корнев, – молчите, путаетесь в показаниях. А ведь в следующий раз вам так может и не повезти, Сажин.

– Владимир Руфатович, – решил вступить в игру я, – разрешите я людей с охраны объекта сниму? Нам и так личного состава не хватает, а тут товарищ кочевряжится.

– Как, то есть, «сниму»? Не надо снимать личный состав… ваш… И ничего я не… Товарищ следователь, я согласен сотрудничать, – встрепенулся под простынёй Сажин. – Записывайте, хотя я мало чего… но всё, что знаю…

– Ну не знаю, Сажин, – с сомнением в голосе ответил Корнев, доставая из своего портфеля бланки допроса.

– Я предлагаю охрану с внешнего периметра снять, а, так сказать, соседа оставить, – кивнув на соседнюю кровать, порекомендовал я начальнику.

– А что, мой сосед… – открыл рот в изумлении Сажин.

– Да, наш сотрудник. Лично вас охраняет. Глубоко законспирированный, можно сказать… Ладно, гражданин Сажин, приступим, – приготовился слушать Руфатыч, а я включил диктофон.