– Спустя несколько минут мы уже шли по одной из аллей кладбища. Тишина и таинственное тление страха, словно молчаливые родственники, шли рядом. Луна ярко освещала приют покойников. Стало не просто тревожно, а жутко. Высокий могильщик свернул с дорожки и, порывшись в кустах, извлёк из них две лопаты и гвоздодёр.

– Куда идти-то? – спросил крепыш. Он достал из кармана сигареты и чиркнул спичкой. Лицо его блестело так же, как и утром.

– Четырнадцатый участок, в самом начале, – ответила Елизавета Владимировна. Голос её задрожал, и вдова прокашлялась.

Мы медленно продвигались по заросшей бурьяном тропинке, пока не пришли к участку недавних захоронений.

– Где? – крепыш бросил окурок на землю и затоптал его ногой.

– Здесь, – Елизавета Владимировна указала на могилу мужа.

– Посидите пока за тем столиком, – длинный могильщик ткнул лопатой на стол с лавочкой, находящиеся в некотором отдалении от места незаконной эксгумации, сплюнул на руки и вонзил инструмент в землю. Вдова вздрогнула, я взял её под руку, отвёл в указанное место и посадил на скамейку. Достал сигареты, закурил.

Когда-то, ещё в студенческие годы, на одной вечеринке я попробовал гашиш. Кайфа особого не ощутил, а перепугался основательно: мои разум и тело были неузнаваемы, то есть это был не я, а совсем другой человек – скульптор Виталий Калошин так никогда не думал и не поступал. От животного страха, что меня никто не узнает, я по пожарной лестнице забрался на чердак дома и, горько плача, просидел там до утра. Как говорят наркоманы, пробило на измену. Примерно то же самое случилось со мной и в ту ночь. Раздвоение сознания происходило так наглядно, что я почти видел рвущиеся линии реальности и исчезающие краски мира. Душа сдвинулась в испуге с постоянного своего места, ибо мохнатый зверь страха трепетал в моём теле. Я никак не мог понять, почему сейчас нахожусь здесь и зачем по моему указанию раскапывают могилу курортного приятеля. Отчего рядом со мной сидит эта женщина. Я с ненавистью посмотрел на Елизавету Владимировну. Ещё вчера мне казалось, что она без колебаний готова взойти на погребальный костер, а теперь она хладнокровно ждала, когда ради презренного металла чернь начнёт ворошить прах её мужа. «О женщины! Ничтожество вам имя», – Калошин буркнул, что это слова Шекспира, если кто не знает, тяжело вздохнул и продолжил рассказ. – Стало невыносимо противно, в первую очередь по отношению к самому себе. Я поднялся со скамейки и собрался было уйти прочь.

– Мужик, подойди-ка сюда, – махнул рукой долговязый. Несколько отвлечённый от реальности страхом, раздумьями и самокопанием, я не сразу осознал, что призыв относится ко мне.

Я подошёл к могиле. В ту же секунду лопаты глухо застучали о дерево. Рабочие немного расширили яму и стали по её торцам. Затем крепыш просунул конец гвоздодёра между крышкой и гробом и нажал на инструмент. Ту же самую операцию проделал и высокий могильщик. Пронзительно заскрипели гвозди.

– Давай, мужик, принимай, – они подали мне крышку и вылезли из ямы. – Ну, чё стоишь? – крепыш шумно высморкался и подтолкнул меня к могиле. – Бери свои документы скорее. Поди не на пикнике.

– Я? – вопросительно прохрипел мой голос.

– Наше дело – откопать клиента, а насчёт остального мы не договаривались.

Рабочие отошли в сторону и закурили.

На ватных ногах я подошёл к могиле и глянул в её полутораметровую глубину. Иосиф Львович был совершенно спокоен. На его бледном лице, освещённом луной, не дрогнул ни один мускул. Разумеется, происходящее не произвело на него никакого впечатления. Я спустился в могилу. Пугающая тишина сомкнулась над моей головой. Нагнувшись над телом, я засунул руку в правый внутренний карман пиджака покойника. Пусто. В левом мои пальцы нащупали какую-то бумажку, и… тут я ощутил дыхание Иосифа Львовича. Я медленно повернул голову и увидел, что он улыбается. Едва заметно, но так, знаете ли, ехидненько. Некоторые это умеют делать даже после смерти… Потрясение было столь внезапным и значительным, что я замер в невесомости страха. И вдруг неожиданное открытие пришло мне на ум: покойники живут в своём, невидимом для нас, здравствующих, мире. Всё, происходящее в замкнутом пространстве некрополя, является невероятно значительным для их бытия. А тут вдруг такое! Границы здравого смысла напрочь отсутствовали. Вероятно, я заорал, и сжатая внутри пружина ужаса, резко распрямившись, вытолкнула меня в мир живых.

– Крыша у тебя поехала, или он впрямь живой оказался? – не выдержал напряжения Белошапка. Не обратив внимания на существенный (для уточнения жанра повествования) вопрос, Калошин продолжил триллер:

– Очнулся я на диване в кабинете покойного администратора. С портрета на меня снова смотрели глаза Иосифа Львовича. Бывший хозяин кабинета, слегка поменяв характер взгляда, словно ободрял меня: «Ничего страшного не произошло, я не осуждаю тебя и даже понимаю. А здорово я придумал с лотерейным билетом, да?» Я застонал и повернулся на другой бок.

В комнату вошла Елизавета Владимировна.

– Ну как дела, мой герой? Я всерьёз опасалась за ваше здоровье. Могильщики с трудом вытащили вас с кладбища и помогли посадить в такси.

Я молчал, не зная, что сказать в ответ.

– Вы что-то бормотали и постоянно пытались удрать от нас, – вдова облегчённо вздохнула и достала из кармана халата злополучный лотерейный билет. – Завтра получим в сберкассе деньги и… – она неопределённо развела руками, очевидно, имея в виду право каждого из нас распорядиться этой суммой по собственному усмотрению.

На следующий день мы действительно получили деньги и разделили их с Елизаветой Владимировной поровну. Новая «Двадцатьчетверка» стоила тогда пятнадцать тысяч рублей – деньги по тем временам немалые. Можно было, конечно, продать лотерейный билет подпольным цеховикам, которые подобным образом легализировали свой незаконно нажитый капитал и давали за выигрыш вдвое больше, но я уже ничего не хотел. Эмоциональное напряжение было столь велико, что я нуждался в экстренной, полноценной разрядке. Однако долго нервничать неинтеллигентно и даже глупо. Вернувшись на юг, я на несколько дней поехал на Чёрное море, на сей раз отдав предпочтение Геленджику. Девочки, шампанское, бильярд вскоре вернули мне утраченное психическое здоровье. Потом я получил солидный заказ – монументальную скульптуру в Краснодаре – и, слава богу, потихоньку стал забывать улыбку Иосифа Львовича. Вот такие дела, братцы, – Калошин поднялся из-за стола и взглянул на часы. Потянувшись, хрустнул костями. – Время к обеду. Пожалуй, надо поработать, – он выглянул в окно. – Кажется, «Виртуозы погоста» прибыли.

Именно так, а ещё группой «Земля и люди», работники ритуального сервиса называли духовой оркестр дома культуры соседней фабрики игрушек. Бессменный руководитель музыкального коллектива Василий Васильевич Кадочников (для компактности звучания – Вась-Вась) был известен в городе, пожалуй, не менее, чем его знаменитый однофамилец из мира кино. И известен служитель Орфея был прежде всего неуёмной страстью к прекрасному полу. Несмотря на свой почтенный полувековой возраст Василий Васильевич играючи добивался ответного чувства у соблазняемых им женщин. Романы музыканта не отличались своей продолжительностью, скорее наоборот: вкусив плотской любви от очередной избранницы, он тут же утрачивал к ней всякий интерес и вскоре смотрел с нескрываемым вожделением уже на другую пассию. Вась-Вась предпочитал замужних и не совсем молоденьких прелестниц. Почему добропорядочные женщины, обременённые семьями, так размякали от немудрёного ухаживания музыканта? Кадочников умел деликатно проникнуть в бабью душу: в нужный момент конфетку из бездонного кармана достанет, от крошек её отряхнёт и на чай напросится, цветочек незамысловатый с клумбы сорвёт и подарит, а то и просто до локоточка дотронется да в глаза заглянет. Когда последний раз её муж в цветник лазил? А за руку когда брал, масляно одаривая томным взглядом? То-то же… Сам Василий Васильевич достаточно просто объяснял свой оригинальный выбор: «Проблем с ними меньше». Спорный тезис, ибо стареющий Казанова был жестоко и не единожды бит обманутыми мужьями.